Дальше этого здания посторонние не допускаются. Дверь го-дана, выводящую на внутренний двор, кроме хозяина, имеют право открывать только члены семьи, ближайшие родственники и, конечно, слуги; но для того, чтобы нескромный глаз все же не проникал через запретную дверь, против нее во внутреннем дворе воздвигается стенка-щит (бинь-фын), обыкновенно покрытая вычурною живописью или надписями.

Внутренний двор вполне напоминает передний, с тем, однако, отличием, что здесь имеются флигеля (сян-фан), там же – высокие стены, отделяющие от двора конюшни, сараи и службы. В этих флигелях, выстроенных по типу, общему для всех китайских жилых покоев (фан), помещаются обыкновенно прислуга, кухня, склады рухляди и т. д., иногда же и дети. Что касается до заднего корпуса, то хотя своим внешним видом он и не разнится от центрального, но по внутренней распланировке комнат очень часто (в многочисленных семьях) представляет существенные отличия. Так, например, в доме Сплингарда имелась продольная перегородка, делящая его на две части, из коих каждая, в свою очередь, делилась на четыре. У китайцев даже среди этих комнат имеется всегда одна, исполняющая назначение приемной, в которой, в известные дни, перед таблицею предков, хранимой в особых шкапчиках, собирается для жертвоприношений вся семья. Она называется дан-ву, в отличие от всех остальных комнат – чжань-фан, в которых семья размещается не так, как удобнее, а в известном порядке, предписываемом обычаем. Конечно, Сплингард не следовал этому обычаю и из угловой комнаты устроил нечто вроде мастерской, «дан-ву» обратил в столовую и т. д.

Комнаты его старших дочерей, наполовину занятые канами, устланные коврами, были заполнены сундуками и увешаны свитками с изречениями, причем иероглифы на некоторых из них были искусно скомпонованы из цветов и листьев.

Рядом с описанным у Сплингарда было еще и другое помещение, выстроенное по несколько иному плану и обращенное фасадом к винограднику. Большая приемная зала была здесь украшена китайскими картинами и вообще имела более уютный вид, чем мрачная официальная приемная главного корпуса. Это была его «ву-цзё», т. е. приемная для лиц, являвшихся к нему не по служебным делам.

В этой именно приемной даотай отдал нам сначала визит, а потом устроил в нашу честь и обед, на который пригласил лишь своих интимных друзей. По объяснению Сплингарда, это была очень удачная комбинация, освобождавшая даотая от необходимости звать на обед весь официальный Су-чжоу, а так как именно официальный Китай нас всего менее интересовал, то мы и не задавались целью проверить, насколько было искренним это объяснение Сплингарда.

Благодаря любезности последнего, мы имели возможность видеть китайский театр у него на дому.

Театр возник в Китае с незапамятных времен. Происхождение его такое же, как и на Западе. И китайцы начали с того, что воспевали своих богов и героев, которым в уста влагали высокопарные речи и благородные мысли, кончили же тем, чем кончили европейцы, – циничными фарсами. Зародившись у алтарей, драматические произведения Запада перешли сначала на паперть, затем на церковный двор и, наконец, на улицу, после чего, преобразившись окончательно, вызвали нападки со стороны своих прежних творцов – служителей церкви. Ту же судьбу испытал театр и в Небесной империи, где уже Конфуций (или ученики его?) воздвиг на него гонение, объявив проповедуемые с подмостков идеи не только противными здравому смыслу, но и безнравственными.

Императоры – последователи Конфуция – отнеслись к нему еще строже: актеры были объявлены вне закона, а профессия их приравнена к профессии палача, т. е. к самой позорной в Китае. Тем не менее театр там не исчез. Зародившийся при храме, вероятно, в эпоху существования шаманизма в Китае, он нашел приют и защиту у даосов, а затем и у буддистов, которые и поныне гостеприимно открывают ворота своих кумирен и монастырей странствующей труппе актеров. Замечательно, что в Китае еще до сих пор сохранился обычай приглашать актеров по обету, например, в случае исцеления от тяжкой болезни, выигрыша судебного процесса, получения крупного наследства, повышения по должности и т. д., что ясно указывает на объясненное выше происхождение китайской драмы.

Гонения на театр в Китае, не успев убить его окончательно, остановили, однако, его развитие. Лучшие китайские беллетристы стали пренебрегать драмой, декоративное искусство, связанное временными подмостками, не могло выйти из своего младенческого состояния. Зато костюмы в исторических пьесах заслуживают самого детального изучения этнографов и историков, оставшись, по-видимому, точными воспроизведениями китайских одеяний, прически и головных уборов прежних эпох.

Конечно, и тут есть условности; так, например, лица изменников и разбойников должны быть непременно разрисованы яркими красками, придающими им страшный вид, причем носы, как это видно и на прилагаемых фототипиях, почему-то обязательно должны быть вымазаны белилами; равным образом воины и герои появляются на сцене не иначе, как в масках, которые должны наводить ужас на врагов; статистам не полагается иметь костюмов, отвечающих той эпохе, к которой действие относится, и т. д.

Изучая историческую драму, нельзя не прйти к заключению, что почти каждая эпоха китайской истории вносила значительные реформы в китайское одеяние. Так, в эпоху династии Хань (с 206 г. до нашей эры и по 22 г. нашей эры) высшие чины государства поверх исподнего платья одевали два шелковых татарского покроя кафтана: нижний доходил до колен и даже еще ниже – до икр (род чекменя) и застегивался слева направо, почему и был вышит только по вороту и левому борту; верхний был короче, доходил только до бедер, имел расшитые шелками и золотом лацканы и носился то нараспашку, то подпоясывался широким шелковым шарфом с бахромой; шарф этот составлял непременную часть одежды и когда не подпоясывался им верхний кафтан, то подпоясывался нижний. Воины брили подбородки и носили только усы.

В Танские времена (618–907 гг.) мы видим уже вместо кафтанов с узкими рукавами широкие халаты с широкими рукавами, покроем своим напоминающие рясу наших священнослужителей; обыкновенно они были богато расшиты шелками и золотом и подпоясывались по животу кушаками с металлическими (золотыми и серебряными) бляхами и такими же застежками. Евнухи (и вообще прислуга) имели в эту же эпоху покрой платья иной. Это были тоже халаты с широкими рукавами, но они не застегивались вплотную слева направо, начиная от ворота до пояса, а имели обе полы одинаковые, которые запахивались одна на другую, подобно современным халатам туркестанцев. Прислуга в это время не носила ни бороды, ни усов; усов не носили и высшие сановники государства, но зато они отпускали козлиные бороды и пряди волос от висков, подбривая одновременно щеки. Таким образом, мы видим, что до конца Танской эпохи платье китайцев отличалось весьма мало от платья других среднеазиатских народов, почему становятся понятными и беспрестанные посылки в дар князьям соседних кочевых орд почетных халатов. У китайских историков мы находим следующие два любопытных указа, относящиеся ко времени правления Суйской династии (581–618 гг.).