Но вернёмся к десятичной системе, которая безусловно образовалась благодаря десяти пальцам рук, на которых первобытные дикари считали, как на калькуляторе.

Предположим, в один год у некоего человека произошло какое-то важнейшее событие – скажем, создал что-то: от ребёнка до новой теории безотносительности. Родительское счастье, признание, слава – всё выпало разом. Но год этот выдался без нулей на конце. Спрашивается: неужели какой-то соседний годок, с навешенными на конец нулями, окажется для этого человека важнее, знаменательнее года свершений именно из-за этих нулей, годок, в котором ничего значительного для человека не произошло?

А быть может, человек уцепится изо всех сил за этот скучный год именно из-за того, что в нём ничего значительного не произошло и нулёвость его цифры есть единственно важное в этом году для данного человека.

Ага, таким образом кое-что из этой страсти к нулям становится понятным – когда у человека в жизни нет важных событий, то тогда важным событием становится то, что вне его жизни – абстрактные нули, не дающие ему, по сути дела, ни радости, ни горя. Этими нулями человек любуется, как произведением искусства. Завороженность ими носит действительно какой-то потусторонний характер. Будто бы именно здесь разрешается антиномия превращения отдельных зёрен в кучу, но с обратным эффектом – куча годов просеивается и высеивается один год с нулями, и он-то становится годом годов – самым важным годом в жизни человека.

Резюмируя: нули для большинства заменяют отсутствие истинных событий в их существовании или человек предпочитает нули истинным событиям в своей жизни.

Но даже в своей любимой десятичной системе человек занимается подтасовками во имя округления, а значит, ради идеализации своего видения мира. Веком называют сто лет. В то же время веком зовётся жизнь, отпущенная человеку. Пока до сотни человечья жизнь дотягивает крайне редко. Но веком звать её продолжают, как бы увеличивая её до желанной округлости сотни.

Ну а так как жизнь человека пока коротка для века, то устраивают симметричные расчленения сотни для втыкания вех: пятидесятилетие и двадцатипятилетие, семидесятипятилетие. Почтение к цифровой симметрии в десятичной системе есть часть ритуала поклонения ей. Каждая такая веха есть напоминание о нулях сотни, на которую то и дело оглядываются, отмечая эти юбилеи.

У комаров, наверно, устраивают юбилеи каждые десять минут («С точки зренья комара, человек не умира» – И. Бродский) – наверно, именно в эти времена мы видим тучи комаров, собравшиеся и витающие над нами, празднующие нечто своё, комариное. А потом, после празднования, они разлетаются поодиночке – кровь сосать.

Заканчивать демонстрацию мнения следует, подытоживая её, как и политическую демонстрацию, призывом: «Создавайте свои собственные праздники, наполненные смыслом содеянного, достигнутого, выстраданного, а не занимайтесь идолопоклонством десятичной системе! Празднуйте непрерывность жизни, а не её дискретность!»

Тогда цифра 2000 будет символизировать женщину, стоящую на коленях, и её три чудесных отверстия.

А впрок человечеству можно представить, что 3000-летие – это женщина, хотя и не вставшая с колен, но уже лежащая на боку, и всё с теми же неизменными атрибутами.

Дальше тыщи лет заглядывать не буду, быть может, там живые нули по отдельности будут предлагаться.

С наступающим новым видением, дорогие товарищи!

Впервые опубликовано в General Erotic. 1999. № 5.

Фабула самой запретной части в самой крамольной главе «У Тихона» из романа «Бесы»[48]лапидарно такова: красивый злодей Ставрогин соблазняет соседскую девочку Матрёшу, которая вскоре вешается.

Общепринятое мнение состоит в том, что повесилась Матрёша из-за произведённого над ней «надругательства». А я попытаюсь выяснить, в чём состояло это надругательство. В совращении или в чём другом.

Близкий друг Достоевского Страхов и разные другие сообщали да сплетничали, будто Достоевский сам с девочкой ласкался. Но, к разочарованию читающих эти строки, меня эта сторона дела здесь не интересует. Было – не было, но в мыслях это он всё прокрутил как следует, и этого мысленного, романного построения мне вполне достаточно, чтобы выявить суть дела.

Основываясь только на тексте, хотелось бы, конечно, чтобы он был достоверный, чтобы это была авторская рукопись, но, увы, хотя глава «У Тихона» дошла до нас в двух источниках, ни один из них не даёт полного, неискажённого, изначального текста (12:237). Рукописных источников не сохранилось, а только гранки с правкой Достоевского да копия, сделанная рукой его жены с неизвестной рукописи. Сами же рукописи предусмотрительно пропали.

Копия Анны Григорьевны – это женино благожелательное искажение первоисточника, и об этой копии говорить не стоит, ибо всё смягчено, замазано. Поэтому буду полагаться только на первый источник.

Глава «У Тихона» мыслилась Достоевским как композиционный и идейный центр романа, но, уже набранная, в корректуре была отвергнута редакцией «Русского вестника», где печатались «Бесы». (Поговаривали, что Достоевский якобы сам отказался печатать эту главу из-за возможного возникновения сплетен.)

Друзья, которым Достоевский читал эту главу вслух, тоже нашли, что она «чересчур реальна» (12:239).

После первого отказа печатать главу Достоевский написал несколько переделок и снова отсылал их в редакцию. Об одной он сообщает в письме: «Всё очень скабрезное выкинуто, главное сокращено…» (12:240).

В изложении жены был и такой вариант переделки, будто сцена с девочкой происходила в бане, и тут же она замечает в скобках: «истинное происшествие, о котором мужу кто-то рассказывал». Уж конечно, мудрый муж рассказывает жене про свои сексуальные приключения только в третьем лице: по Страхову, дело происходило именно в бане. В сцене этой принимала преступное участие «гувернантка»…

В книжное издание Достоевский главу «У Тихона» уже не включал, будучи уверен, что цензура её не пропустит. При жизни Достоевского она так и не была напечатана. А в посмертных изданиях глава «У Тихона» под предлогом недостоверности текста, как правило, не включалась в роман, и в лучшем случае публиковалась после текста «Бесов» как приложение.

Можно использовать по меньшей мере два подхода к событиям, описанным в главе «У Тихона»: принять всё как есть и анализировать эти события как реально присходившие или принимать выборочно, утверждая, что многое выдумка и «так не бывает». Я сделаю вид, что верю каждому слову Достоевского, но просто буду внимательно смотреть, что же это за слова и что за ними скрывается.

Прежде всего посмотрим, кто такая Матрёша и что за жизнь у неё была.

Матрёше было, по описанию Ставрогина, «лет четырнадцать, совсем ребёнок на вид» (11:13). А затем в конце своей исповеди он говорит о Матрёше: «десятилетнее существо» (11: 22). Так сам толком разобраться и не мог или в конце хотел сам себя побольше «побить» более молодым возрастом соблазнённой. Или возвысить?