— Нет, — неприступно вторю я отцу. Мы слишком одинаковы, чтобы кто-то из нас сейчас уступил.

Его взгляд заполыхал вспышками холодной и тихой ярости. В следующую секунду отец крепко хватает меня за воротник куртки, подтащив к себе, выпустив свое пропитанное сигаретным дымом дыхание прямо мне в лицо. У него явно больше привилегий, чем у меня.

— Не забывайся, Ярослава. Я прошу тебя в последний раз — возвращайся в комнату, — угрожающе шепчет он, отчего я замираю и кажется, бледнею. — Не заставляй меня запирать тебя в четырех стенах.

— Только попробуй и ты узнаешь, как сильно я возненавижу тебя после этого, — я с вызовом вскидываю подбородок, глядя в его глаза, которые он сузил.

— Ты меня ненавидишь всю жизнь, к чему же мне сейчас волноваться о твоей любви? — едко усмехнулся отец, потянув меня силком в мою комнату.

Я упиралась, но он сильнее меня, и угрожающе близко держит сжатый кулак с курткой у моего лица… Я могу быть упертой, но страх все равно берет своё и я позволяю впихнуть меня в комнату без особо трепыхания.

Отец буквально сажает меня на кровать, и уже двумя руками держит воротник куртки, нависая надо мной нерушимой скалой.

— Я тебя не выпущу для твоей же безопасности, Ярослава. Очнись наконец-то. Я даю тебе безопасность и защиту в своем доме, так что будь хотя бы раз мне благодарной.

— Не прикасайся ко мне! — повысила я голос, пытаясь содрать его руки с моей одежды. У меня в груди клокочет лютая злость. Я начинаю вырываться, отбиваясь руками и ногами, пытаясь вылезти из его хватки, но силы не равны. — Ты всегда только и делал, что приказывал. Никогда меня не слушал! Никогда меня не понимал и не хотел даже пробовать! Поздравляю папочка, ты добился большего. Я. Тебя. Ненавижу. Ненавижу! — бросаю ему в лицо ядовитые слова, в этот момент утопая в чудовищном чувстве ненависти. Это что-то темное, вязкое, тянущее меня ко дну…

Я смотрю в его глаза, которые меня царапнули проблеском его внутренней, душевной боли от моих слов, но отец только больше нахмурился, поджав губы. Сожалею ли я о сказанном? Возможно, но извиняться не стану!

— Я в любом случае твой отец и не позволю тебе очередной раз натворить глупостей. Ложись спать, Ярослава, — он выпустил из жесткой хватки мою куртку, направившись на выход из моей комнаты.

Как только за ним закрывается дверь, я слышу, как в замочной скважине щелкает замок на три оборота, моментально сделав меня заложницей четырех стен.

Я сижу в полном раздрае… И не чувствую ничего, кроме того, как что-то с треском внутри надломилось, вызвав полнейшую апатию.

Что делать теперь?

***

Несколько дней проходят в какой-то прострации, приложив меня к постели, из которой я почти не поднималась. Любая мысль угнетала настолько сильно, что щеки постоянно были влажные, а губы стали покусанные из-за сдерживаемых всхлипов.

Мама наведывалась ко мне довольно часто, не давая покоя завтраками и разговорами, которые я открыто игнорировала. Отец не заходил, только открывал дверь для мамы и намеренно запирал меня после ее ухода, каждый раз показывая, что я нахожусь здесь на его условиях.

В душе было паршиво, и мне требовалось время, чтобы прийти в себя. Мама усердно старалась вывести меня из подобного состояния разговорами, сидя на стуле у кровати с собранным обедом на подносе.

Она говорит, говорит и говорит…

— Детка моя, ну зачем же ты так убиваешься? — тихо спрашивает мама, поглаживая рукой мои волосы, а я ещё громче всхлипываю, остро вспоминая избитого Вадима а аэропорту. Чем усерднее меня жалеет мама, тем больше я поддаюсь слезам. — Вот увидишь, всё станет как прежде, — нашептывает мама, — Только нужно подождать, Ясенька… Он не хочет, чтобы ты страдала, слышишь? Он винит себя, когда видит твои слезы. Видела бы ты его… — мама аккуратно убирает волосы с моего лица, стирая с щеки слезы.

— Мама, я хочу побыть одна, — из меня вырвался не голос, а посаженный хриплый баритон из-за болезненных удушливых слез.

— Ясенька, ну что ты, солнышко, я не могу оставить тебя в подобном состоянии. Поговори со мной хоть немного, — просит мама, а я открываю свои глаза, врезавшись взглядом в стену.

— Мама, оставь меня в покое, — повторяю я, сдерживая свои порывы выкрутиться из ее рук и указать на дверь.

— Он твой отец, и может не растил тебя в щепетильной любви, но отдавал всего себя вам, и в большей степени тебе, Ярослава. Игорь всегда боялся за тебя едва не до сердечного приступа. У него болело сердце, даже когда ты сбивала коленки на улице…. Пойми, дорогая, не всем мужчинам свойственно показывать свою любовь, но он всегда за тобой присматривал, остерегал и помогал окрепнуть стержню в твоем характере… — не выносимо ее слушать, из-за чего я поднимаюсь и сажусь, частично ощущая, как обессилено моё тело после нескольких абсолютно неподвижных дней в постели.

Перевожу взгляд на маму, которая нежно улыбается.

— Пожалуйста… Я хочу побыть одна, — твержу я, взглянув в ее глаза. Она поджимает губы, и я уже думаю, что она собирается уйти из комнаты, как она снова улыбается.

— Покушай, котёнок, ты совсем бледная. Тебе нужно поправить здоровье, нервозность плохо влияет на твое самочувствие и…

Поднос летит на пол, когда я его спихиваю с ее рук. Яростная вспышка агрессии утихла, как только в глазах матери промчался испуг и начали слезится глаза. Я чувствую стыд, судорожно выдохнув, раскаиваясь.

— Прости… Прости, пожалуйста, я не знаю, что со мной. Прости, ты здесь не причем… Не злись на меня, мамочка, пожалуйста. Просто мне нужно побыть одной, — прошептала я, перехватывая ее руки. Она мужественно улыбается и смаргивает слезы.

— Ну что ты, детка, я ни капельки не злюсь. Всё понимаю… — она обнимает меня, и я крепко прижимаясь щекой к её плечу. Она утешающе гладит меня по макушке, не выпуская из объятий.

— Елена, что случилось? — окликает маму отец, из-за чего мы обе вздрогнули. И если мама повернулась, то я нет, смотря в противоположный бок от двери — в окно.

— Я случайно перевернула поднос, ничего страшного, сейчас всё уберу, — убеждает она отца, который через какое-то слишком долгое и напряженное время выходит, не забыв задеть меня своим колючим взглядом, который я ощутила своей кожей. — Хочешь, я на ужин приготовлю твою любимую творожную запеканку? — спрашивает она, присаживаясь у моей кровати, поднимая расколотую чашку, которая вылетела из подноса.

— Не откажусь, — слабо улыбаюсь я маме,