Большой общественный резонанс вызвал двусторонний симпозиум историков и кинематографистов «История кино: от табу к гласности», открывший серию проходивших в обстановке высокого нравственного накала встреч. Эту инициативу подхватили начавшие журналистское расследование В. Абаринов и Г. Жаворонков, Н. Ермолович и Л. Почивалов, А. Латышев и другие, которым предоставили свои страницы «Литературная газета», «Московские новости», «Известия» и другие демократические издания.

Начался сдвиг в сознании научного сообщества, получавшего информацию о пересмотре трактовки «белых пятен» двусторонней комиссией историков. Г.Л. Смирнов настаивал на передаче изучения Катынского дела непосредственно в руки исследователей из различных советских научных центров.

В январе 1989 г. на всесоюзном совещании историков-полонистов «Актуальные задачи изучения истории Польши, русско-польских и советско-польских отношений» И.С. Яжборовская, руководившая работой секции «белых пятен», заявила о необходимости пересмотра «советской официальной версии» по Катынскому делу. В сентябре на «круглом столе» советских и польских военных историков в Институте военной истории в Москве в связи с 50-летием начала Второй мировой войны был поставлен вопрос о пересмотре традиционных оценок сталинской внешней политики в отношении Польши, о верификации устаревших идеологических клише, игнорировавших деформации и искажавших реальность, перекладывавших вину в развязывании войны на западного соседа. Впервые был поднят вопрос о порочности стремления неизменно стоять на сталинских позициях пятидесятилетней давности, видеть мир глазами той эпохи, полагать, что верность линии сталинского руководства 1939 г. означает преданность своей стране. Речь шла о необходимости откровенного взгляда на проблему секретных приложений к советско-германским договорам, корректной научной разработки событий второй половины сентября 1939 г. и проблемы судеб польских военнопленных. Увы, вскоре «за очернение истории» профессор Д.А. Волкогонов был смещен с поста директора Института военной истории.

В то же время преодолеть препятствия и открыто представить события 1939—1940 гг. смогла польская комиссия «Мемориала». С 23 августа 1989 г. в московском Клубе им. Русакова в течение двух недель, а затем в течение недели — в Исторической библиотеке экспонировалась выставка по поводу 50-летия пакта Молотова-Риббентропа. На ней впервые были представлены фотографии Катыни, открыто прозвучало само слово «Катынь». Выставка сопровождалась лекциями и демонстрацией хроникальных фильмов, проведением научной конференции.

К тому времени тверские мемориальцы уже предприняли попытки отыскать захоронения пленных из Осташковского лагеря.

Наконец эта проблема зазвучала в стенах «святилища официальной дружбы» — в Обществе советско-польской дружбы. Первым ее сформулировал с парадной трибуны, вызвав недоверие и ошеломление, военный прокурор из ГВП А.В. Третецкий. Вскоре, в марте 1989 г., в лектории общества лекцию о «белых пятнах», с указанием на виновников катынских злодеяний и формулированием задачи искать другие захоронения, прочла Яжборовская. В зале уже нашлись такие, кто поверил и откликнулся.

«Гласность вырвалась из рамок»{22}, — пишет теперь М.С. Горбачев.

К тому времени в связи с работой комиссии Второго съезда народных депутатов по политической и правовой оценке советско-германского договора 23 августа 1939 г. вопрос о катынском злодеянии встал на уровне законодательной власти. Инициатором постановки этого вопроса выступил В.М. Фалин как заместитель председателя комиссии. Его активно поддержал председатель комиссии А.Н. Яковлев. Хотя принято было вести обсуждение катынского вопроса только по линии ЦК КПСС, на этот раз запрос Особому архиву, его директору A.C. Прокопенко, о катынских материалах был направлен и по депутатской линии. По линии же ЦК КПСС Фалин звонил хранителям архива Сталина — в общий отдел (традиционно получая ответ об отсутствии такого рода материалов) — и в архивы КГБ. В последних он пытался разыскать решения Особого совещания при НКВД СССР, но там всегда отвечали, что материалов Особого совещания по польским военнопленным не сохранилось.

По мнению В.А. Александрова, консультанта международного отдела и помощника секретаря ЦК Фалина, в свое время судьба поляков была предрешена органами «по сложившемуся стереотипу» уничтожения «ненужных» людей, а их руководство позже «излишне боролось за честь мундира, хотя мундир этот им не принадлежал»{23}.

В этих делах сотрудники аппарата ЦК КПСС и даже его секретари проигрывали соревнование с руководством КГБ. Как сказал журналисту М. Рогускому заведующий польским сектором В.А. Светлов, «видимо, руководство КГБ, используя свое достаточно серьезное влияние на самые высшие органы партийной власти, сумело защитить свою точку зрения и свою позицию по этому вопросу и получить поддержку со стороны Михаила Горбачева»{24}.

Обращения В.М. Фалина в общий отдел к В.И. Болдину и в КГБ ничего не давали. В отделе говорили, что никаких документов нет, в КГБ уверяли, что протоколы «троек» уничтожены{25}.

Однако времена менялись, и открывались определенные возможности расширения использования исследователями архивных документов. К этому времени к поискам материалов Нюрнбергского военного трибунала подключился преподаватель Военно-дипломатической академии Советской армии доцент Ю.Н. Зоря, сын помощника государственного обвинителя от СССР на процессе, который имел отношение к рассмотрению Катынского дела и скончался во время процесса при загадочных обстоятельствах. Имея допуск к секретным материалам и благодаря исключительной настойчивости, а также везению, он сумел добиться доступа к фондам закрытого Особого архива. Там уже работала, получив наконец необходимую поддержку в ЦК КПСС как член двусторонней комиссии, В.С. Парсаданова. Она пользовалась материалами на основе строгого режима секретности и обрабатывала фонд Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУВПИ). К этому же фонду директор архива А.С. Прокопенко в мае 1989 г. допустил и Ю.Н. Зорю, а в конце года там начала работать и Н.С. Лебедева.

Уже в первых числах июня Зоря сообщил о найденных документах, касающихся судеб польских военнопленных, начальнику Главархива СССР Ф.М. Ваганову. И был со скандалом выдворен из архива, а его тетради с выписками были конфискованы. Это не остановило Зорю. Он стал настойчиво продвигать свое открытие. Встреча с Г.Л. Смирновым, передавшим информацию В.М. Фалину, привела к беседе с последним и его попытке добиться разрешения для Зори продолжить работу над документами Особого архива. От Ваганова был получен категорический отказ.

По рассказу В.А. Александрова, Фалин, воспользовавшись авторитетом всевластного ЦК, нажал на архивистов. Ему были доставлены фельдъегерской связью затребованные по названным Зорей номерам материалы, каждое дело в особом брезентовом мешке. Фалин отобрал и спрятал в сейф три дела, чтобы показать Горбачеву. В письме в Конституционный суд от 19 октября 1992 г. Александров сообщает, что Фалин брал с собой документы каждый раз, когда, по его мнению, «возникала возможность обсудить с Горбачевым этот вопрос. Однако принципиального согласия Горбачев не давал». Александров уточняет: «Ссылки, о которых нам говорил Фалин, состояли в том, что все материалы, которые найдены, являются вторичными, а первичных нет. При этом говорилось: ищите убедительные доказательства».