– Да это, Игореша, не подкладка, а какой-то пергамент! – разволновавшись, заявила писательница.

– Пергамент? Ты имеешь в виду, что здесь какое-то послание? – я потянул желтый краешек из обрывка голенища и тут же понял, что писательница права. – Дебош, дайте нож! – скомандовал я, тоже испытывая немалое волнение.

Всунув стальное острие между двух слоев старой кожи, я осторожно извлек грязно-желтый лоскут. Им действительно оказался пергамент, исписанный мелкими аккуратными буквами.

– «… так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну…» – прочитал я вслух первые строки и, посмотрев на королевского архивариуса, довольно улыбнулся. – Мой рассерженный друг, боюсь, что вместо пергамента, накарябанного Мертарусом, мы имеем послание от трижды святой Пелесоны. Этот свиток поценнее будет! Вы должны молится на меня! Всей душой благодарить, что я разорвал ваш чертов Сапожок! Как видите, все удачно складывается, и маг Блатомир, знает, что делает!

– Да, но… – библиотекарь сконфуженно дернул плечами и протянул руку к свитку. – Что там, господин Блатомир? Пожалуйста, покажите!

– Не знаю еще. Но, убежден – нечто важное. Иначе этот документ не стали бы зашивать от посторонних глаз в сапог и хранить два тысячелетия в столь недоступном месте! Читайте! – я вручил пергамент кенесийцу.

– Нет сомнений, здесь и есть та самая Потерянная Истина! – воскликнул Дебош. – Здесь Ее главная часть! Дайте, дайте я прочитаю!

– Пусть читает наш грамотный Дереванш, – настоял я.

– Гред Чудотворец! Не все слова сохранились, и не разберу я при тусклом свете! – архивариус присел возле костра и склонился над свитком, вздохнул, дернул плечами, и снова зазвучал его возбужденный голос: – «…так было последние дни. Было при мне и младшей жрице Амфи. В этом свидетельствую вам я – Пелесона. И эту святую тайну знают лишь воды источника Дзин, травы и цветы вокруг него. И еще два человека: я и юная Амфи, которая уже не скажет никому ничего…»

– Извините, но здесь не разобрать слов… – архивариус с испугом и смятением глянул на меня.

– Дальше читайте! – я ткнул пальцем в пергамент, где строки проступали достаточно ясно.

– «… мы расчесывали ее волосы и вплетали в них маленькие белые лилии. О, Юния наша, прекрасна была она! И разве можно подумать, что кто-нибудь из смертных сравнится красотою с богиней! Она была прекрасна и печальна: раздор с Гредом не давал ей покоя, и последние дни ходила она сама не своя, то взглядом деревья и птиц сжигая, то животворящим дыханием воскрешая их. А Вирг по вечерам появлялся, едва солнце садилось за горизонт. Появлялся и тенью ходил за Юнией нашей. Иногда они сидели у источника и говорили, долго говорили друг с другом. Ни я, ни юная Амфи не смели слышать их слов. Такими вечерами мы жили в тревоге. Весь мир был в тревоге: тяжело вздыхала земля, и с неба падали звезды.

Вирг – суровый и властный бог, он поселился в нашем крошечном храме, и мы служили ему и ей – Юнии нашей прекрасной, от светлого взора которой сердце разрывалось на части, и тело сгорало от трепетного жара. Мы служили им, а они, забыв о небе и всем мире, оставались возле нас. И на лицах их уже будто бы не было прошлой тревоги. Они любили друг друга, удаляясь лунными ночами в сад, обнимали друг друга у святого источника Дзин, целовали друг друга в лучах восходящего солнца. А потом они исчезли: и он, и она. В холодный вечер исчезли, словно не было их никогда.

Лишь через год я со жрицей Амфи снова увидела Юнию, сошедшую с неба в ослепительном свете. В ослепительном свете стояла она перед нами, молчала, и глаза ее от горя были красны. Потом богиня сказала, что в ночь полной Виолы у нее родится дочь – ребенок Вирга. Так и случилось: когда небо заблестело звездами, и над горами стала Виола, у богини нашей родилась девочка. И вскрикнули мы с юной жрицей Амфи от радости – так прекрасно было божественное дитя! Так золотисто сверкали ее волосы, и так ясны были синие глаза, что разом подумали мы: «родилась самая прекрасная из богинь»! Но богиня наша, Юния, лишь зарыдала и сказала потом: «никто не должен узнать об этом ребенке. Не существует его ни для кого, иначе будет на небе жестокий раздор, горе большое нашему миру и всем живущим». Сказала Юния это, взмахнула рукой и наложила на дочь свою вечный сон.

По приказу богини нашей схоронили мы дитя в пещере высокой горы. Схоронили навсегда, чтобы был мир между богами, и к людям не пришла беда. С тех пор глаза мои не видели ни Юнию, ни Вирга, а на сердце моем лежала печаль могильным камнем. Камнем тяжелым, как тот, что закрыл вход в святую пещеру. Я должна была умереть с тайной этой, и безропотно бы сделала так, но глаза богами рожденной и мной погребенной, каждый день смотрят в душу мне, каждую ночь терзает меня ее плачь. И пишу я это…»

Дереванш пыхтя и согнувшись над свитком, сидел еще с минутку, потом признал:

– Дальше не могу разобрать. Только отдельные слова, господин Блатомир. Днем, мы обязательно посмотрим пергамент внимательнее. Мы изучим в нем каждую черточку, каждую точку!

– Жуткая история, – тряхнув головой, прошептала Рябинина. – Если только в ней есть правда, то… То что же получается? У Юнии с Виргом была тайная любовная связь? И… ребенок?!

– Извините, – распухшими губами проговорил Бланш Дебош, – но я не мог подумать, что Истина окажется именно такой!

– Не знаю, что было у Юнии с Виргом. Сдается мне, это мифология… Обычная мифология, лишенная практической пользы, – поглядывая на пергамент, я закурил. – Конечно, этот лоскут, извлеченный нами на свет божий из тьмы веков, родит много шума. Наверняка не избежать религиозного скандала, и, может быть, начнется новая храмовая война. Но я, господа, жестоко разочарован.

– Мы еще не представляем, с какой ценностью столкнулись. Величайшей ценностью! Свидетельством от святейшей Пелесоны! – Дереванш бережно пригладил пергамент. – Нам не дано это понять и должным образом оценить.

– Не беспокойтесь – оценить сможем. И должным образом, – встав в полный рост, заверил я кенесийца. – Известно мне, что даже некоторые мифы стоят очень много, потому что они способны менять кое-что в умах людей и менять течение истории.

Мне показалось, что в листве что-то мелькнуло. Я поднял голову и увидел, как над кустом во вращающемся круге материализуется мильдийская руна Арж. Эта руна так часто мелькала передо мной последнее время, что опасность происходящего я оценил слишком поздно.

– Дереванш! Свиток! – крикнул я, но из тьмы уже высунулась мохнатая лапа Варшпаграна.

Раньше, чем я успел дотянуться до посоха, в меня ткнулся серый комок, превратившийся в прочную паутину. В одно мгновенье меня оплело тонкими прочными нитями. Теперь я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а мог лишь беспомощно наблюдать за демоном, мягко спрыгнувшим возле куста. Слабая надежда на рыцаря Дебоша и госпожу Рябинину растаяла в один миг: я повернул голову, и увидел, что они пойманы демонической паутиной, так же как я. Оставался один Дереванш, сидевший на краю скатерти рядом с пергаментом. Только страх сковал кенесийца крепче, чем нас волшебные путы.