Храп усилился.

От него дрожал весь дом.

Но она не замерла в нерешительности на лестнице, а заторопилась вниз, хотя и старалась двигаться как можно тише.

И вот что она увидела.

Они лежали в бассейне. Спали и храпели наперебой. Это было смешно, хотя тогда ей было не до смеха. Один был Бенгт, тот самый мальчишка. Один из тех «мальчишек», кто посреди ночи заявились пьяные и незваные на охотничью пирушку.

Второй был Черная Овца. Он лежал на спине и издавал настоящие раскаты храпа.

Рубашка на нем была порвана. Может, кто рванул ее, пока он спал. Такой беззащитный, Черная Овца. Пустые рукава без рук раскинуты по зеленому кафелю, словно крылья ангела. А под ними, словно под крылом, лежал, значит, этот мальчишка, Бенгт.

И так же крепко спал и почти так же громко храпел.

Сандра немного постояла и посмотрела на это; на весь послепраздничный беспорядок — опрокинутые бутылки, всякая мерзость.

Возможно, она представляла или ждала продолжения. Что кто-нибудь проснется. Бенгт.

— Теперь я расскажу тебе о любви, — сказала однажды Никто Херман. — Влюбляются не в достоинства или недостатки человека и не в того, кто тебе нравится. Влюбляешься в того, кто пробуждает что-то в тебе самой.

Но Сандра отвернулась. И пошла снова наверх. А там внизу оставила все как есть. Приняла душ и оделась. Взяла ботинки в Гардеробной, они там все время лежали; это были те самые ботинки, которые Дорис оставила ей перед смертью (но которые Никто Херман убрала, по ошибке, прежде, чем Сандра их заметила).

Они все время стояли там, рядом с блестящими туфлями Пинки, а главное, рядом с теми коньками, которые Сандра когда-то с таким старанием выкрасила в зеленый цвет и попробовала прокатиться на них по озеру Буле.

После этого ей не много оставалось. Она взяла те огромные ботинки и вышла в мир.

Точнее, она уже в тот же день села на паром, который шел на континент. Точнее, таким способом она вышла в мир.

Здесь умирает музыка. Это так просто. На Кони-Айленде, в Америке, в начале восьмидесятых.

Сандре здесь нравится, хорошо на время уехать из города. Здесь есть местечки, парки, рестораны, парк аттракционов со старыми каруселями.

У нее в руке несколько долларов, она их выпросила.

Она проголодалась, хотела купить еды.

И тут-то она заметила киоск звукозаписи, он стоит в углу парка аттракционов, словно памятник прошлых времен.

Sing your own song and give it to your loved one.

Она заходит в киоск, просто в шутку, бросает монетку в щель автомата.

Загорается красная лампочка: запись.

Она начинает петь. Старую песню. Песенку Эдди, как она когда-то называлась.

Посмотри, мама, что они сделали с моей песней.

Они ее испортили.

Но — как глупо! Вдруг она забыла слова. Слова той САМОЙ песни, просто неслыханно!

Она прекращает петь и вдруг видит себя со стороны.

Какого черта стоит она в этом киоске и дерет горло, одна-одинешенька?

Это же абсурдно.

Она осматривается вокруг.

Кто-то проходит мимо.

Молодая женщина медленно плетется за какой-то компанией, вдруг она оборачивается и замечает Сандру в киоске.

Она поднимает руку в приветствии. Сандра машет в ответ. Женщина мешкает несколько секунд, а потом оставляет компанию и бежит к Сандре.

«…И это была А. И они выступали со стриптизом в Токио, Иокогаме, Лос-Анжелесе (дневные представления в отелях аэропортов; для более прибыльных вечерних представлений они были не вполне „подходящими особами“)… и на Аляске. Там они устроили себе прекрасный новогодний вечер, как раз перед тем, как все началось, и музыка заиграла всерьез. На краю земли, на Аляске, темнота, снег. И они дали новогодние обеты, записали их в блокноте в клеенчатом переплете. А. написала так: „Мы с Королевой Озера сыграем в августе на Уэмблдонской Арене“».

Этого не случилось.

Но почти.

Зимний сад, 2008, осень. Сольвейг в окне. «Ибо Твое есть Царство и сила и слава». Вертится в голове Сольвейг Торпесон. Она стоит, как бывает частенько, в кухне в доме, где живет со своей семьей, в том самом, что когда-то был домом кузин. Вглядывается в темноту и думает.

Когда совсем темнеет, в Зимнем саду виден яркий свет, поверх деревьев, кажется, что он исходит от космического корабля, который приземлился в кратере.

«Ибо твои — царство и сила и слава». Иногда Сольвейг Торпесон произносит эти слова вслух.

Это у Риты есть все. Это она владеет и распоряжается Зимним садом.

— Мама. Ты снова стоишь в темноте? Где мой телефон? — Это ее дочь Юханна, она входит в комнату и зажигает люстру, так что все снова становится как обычно. Или как должно быть.

Телефон, на столе между ними, он звонит. На миг обе замирают, от неожиданности и удивления.

Сольвейг тянется к телефону. Юханна пытается остановить ее:

— Дай сюда! Это меня!

Но — поздно. Сольвейг уже взяла трубку.

Клик. Тот, кто звонил, отключился.

Юханна в бешенстве. Она вырывает телефон и убегает.

Сольвейг кричит ей вслед:

— Ты куда, Юханна?

— Прочь.

Зимний сад, 2008. Рита устроила Зимний сад, его открыли в 2000, в новогоднюю ночь.

Она отвергла названия вроде «парк аттракционов», «пляж», «зона отдыха», «парк развлечений», и все такое. Хотя так его тоже можно назвать. Потому что это все тоже есть в Зимнем саду. Но не только.

Там было и другое, и другие комнаты, другие игры, в которые там тоже играли.

И все другое.

Рита создала новый язык и все назвала по-своему.

И ввела в Зимнем саду свои символы со своими значениями.

Это тоже было интересно, почти как на картах ее брата Бенку.

«Посредине Зимнего сада находится Капу Кай, запретное море».

«Посмотри, мама, они испортили мою песню».

В Зимнем саду было много знакомых историй, о которых рассказывали картины на стенах.