«Для чего?» — буркнул Симка. И сразу ослабел.

«Сам знаешь, для чего. Для борьбы со страхами…»

Черт его дернул напоминать о страхах!

Впрочем, они и сами напомнят о себе, никуда не денутся. Солнце уже скатилось за низкие крыши, бросало из-за них последние лучи, которые покрывали бронзовой пудрой листья и пух на тополях. Скоро исчезнут и эти отблески. В небе еще надолго сохранятся отсветы заката, да и потом, до самой утренней зари, оно останется светлым, но в дом проберется похожая на рассеянный в воздухе зубной порошок полумгла. И в ней будет растворена томительная боязнь.

От того, что в ночи не обычная темнота, а эта вот белесая полумгла, смешанная с печалью и одиночеством, еще хуже. Темноту можно прогнать электрическим светом. А сейчас он казался ненужным (ведь все вокруг различимо и так!) и потому жестким, недружелюбным. И таким же недружелюбным, чем-то грозящим, делалось все вокруг. И Симка включал свет лишь на кухне… А облепившие Симку сумерки словно впитывались в кожу, в глаза, в душу и спрашивали не то с насмешкой, не то с сочувствием: «Что, стра-ашно?» Он съеженно сидел на кровати и отвечал с самым последним остатком гордости: «Ни капельки…»

А на самом деле было ох как страшно. Казалось, шевельнешься, и случится что-нибудь . Но он заставлял себя шевелиться. Иначе совсем окостенеешь от страха, прежде чем тебя сморит спасительный сон…

Симка думал даже: не устроить ли себе убежище для ночлега под лестницей? Там нет пустоты ночных комнат, рядом дверь на двор, куда можно выскочить, если угрожающее что-то подберется вплотную. Можно позвать к себе и уложить в ногах дяди-Мишиного кота Тимофея, который часто ночует на дворе (словно он дворняга, а не кот!).

Спасительная была мысль! И все же Симка не поддался ей. Потому что это означало сдаться страхам совсем. Окончательно унизиться перед ними. И… перед собой. А унижения Симка боялся больше чем страхов и боли. Их он тоже очень боялся, но самолюбие было все-таки на капельку сильнее. Что же это получится? Бежать из собственного дома в конуру и ежиться там, как улизнувшему от волка зайчонку?

Да, а чего он боялся-то?

Ну не детсадовский младенец же и не старая бабка, которая верит в чертей и привидения! Книжки про науку читает, красный галстук носит, даже состоит в совете отряда, который борется за звание «Отряд — спутник семилетки». Пионеры — они разве имеют право бояться нечистой силы, которой нет на белом свете!

Но Симка и не боялся ни ведьм, ни призраков, ни вампиров. Он боялся непонятности . Такая непонятность, скорее всего, обитала в этом доме с давних пор. Днем спала, а к ночи оживала…

Дом был построен лет сто назад. В нем до революции жил купец Красильников, тогда все комнаты двух этажей соединялись между собой. Потом дом разделили на четыре квартиры, кое-что в них перестроили, в каждую проделали свой вход со двора. Жильцов стало в пять раз больше, чем в купеческие времена. Давным-давно дом не ремонтировали, его карнизы с деревянным орнаментом перекосились, водосточные трубы с жестяным узором поржавели и обвисли. Но люди не жаловались. Им еще повезло! Ведь не у каждого в Турени была отдельная квартира, пускай даже такая ветхая…

А дом жаловался.

По ночам он кряхтел, постанывал и, наверно, вспоминал старину. Может быть, именно воспоминания о прежних временах и давно умерших людях пропитывали по ночам воздух слегка перекошенных комнат с обширными печами и стонущими дверьми.

Потом уже Симка понял: дом жил сам по себе, и его воспоминаниям не было дела до обмирающего от страха мальчонки, они его не замечали. Но Симка-то замечал всю эту «одушевленность» дома. И вещи замечали. И порой тоже становились странными.

Иногда по ночам сам по себе начинал брякать умывальник. Неожиданно громким и сбивчивым делался стук ходиков. Начинали шелестеть в темноте листы оставленной на столе раскрытой книги — словно по ним пробежал ветерок (или кто-то переворачивал страницы). При маме и Андрюшке Симка почти не обращал на это внимания. По крайней мере, не пугался. А когда один…

А потом жутковато повело себя зеркало.

Зеркало было старое, даже старинное. Мама говорила, что оно висело еще в большой казенной квартире ее отца, когда он служил начальником станции Галахово. Шириною оно было в полметра, а высотою как Симка. В облезлой деревянной раме с завитушками. Его расположили не в «общей» комнате, где спал Симка, а в маленькой, где устроились мама и Андрюшка. Повесили повыше пола и наклонно. Благодаря этому любой человек отражался в нем в полный рост. Симка, когда он оставался в доме один, порой вертелся перед зеркалом, чтобы разглядеть получше — что он за человек? Но так бывало днем, при ярком свете. А по вечерам глубина за мутноватым и с пятнышками стеклом делалась темной и непонятной. Заглядывать в нее не хотелось.

Но несколько дней назад Симка все-таки заглянул. Это Который Всегда Рядом подначил его. Когда очередной тягучий страх стал обволакивать Симку, Который хмыкнул:

«До чего боязливый червяк, смотреть тошно…»

«Ну и не смотри!»

«Я и не смотрю. А ты сам на себя погляди. Бледная козявка, уши от страха прозрачные…»

«Сам ты…»

«Ну, взгляни, взгляни в зеркало, но кого ты похож… Боишься? Даже посмотреть боишься!»

Чтобы поставить на место зарвавшегося Которого и чтобы не капитулировать перед страхом безоговорочно, Симка решил посмотреть. В комнате, где зеркало, свет включать он не стал, включил в «общей» — так, чтобы лучи падали в широкую дверь, со спины. Тогда они будут освещать не самого Симку, а его отражение (об этом способе написано в «Занимательной оптике»).

Потом Симка стиснул кулаки и встал перед зеркалом.

А в темном прямоугольнике, наклонившись навстречу, встал обрисованный лучами лампочки мальчишка — в точности такой же.

Ну и что? По виду ничуть не скажешь, что испуганный. Симка как Симка. Такой же, как другие ребята. Ну разве что чересчур аккуратный — не туреньский, а скорее московский или ленинградский мальчик. В ладном таком, заграничного покроя, пиджачке, в торчащих из-под пиджачка коротеньких брючках с отглаженными стрелками, в тугих светлых гольфах и новеньких сандалиях. С гладко зачесанной набок прической пенькового цвета. С блестящим стеклянным значком на лацкане. Мальчик только что вернулся с выставки в московском Манеже…

…Господи, какой Манеж? Это было в прошлом году! Пиджачок с обтрепанными обшлагами висит в шкафу, на сморщенных штанах давно никаких стрелок, ноги босые, в синяках и длинных царапинах, волосы не чесаны неделю, а значок… он не на груди, а в кармане!

Симка попятился, ощущая под ребрами пулеметную трескотню сердца. Его отражение (теперь такое же взъерошенное, как он сам) попятилось тоже. Симка выскочил в другую комнату. Сел верхом на подоконник открытого окна — одна нога в помещении, другая снаружи. Получилось, что он левым боком в доме, а правым на улице. В случае чего можно сигануть на тротуар, не высоко…