— Феррари! — промолвила она.

Потом в изумлении повернулась к Актону.

— Он умер? — произнесла она таким тоном, словно хотела спросить: «Вы его убили?»

— Нет, государыня, — ответил министр, — он всего лишь в обмороке. Королева посмотрела на него; взгляд ее требовал объяснения.

— Нет, государыня, — повторил Актон. — Право же, это самое обыкновенное дело. Я послал, как мы условились, своего секретаря к начальнику почтовой конторы в Капуа: он должен был передать Феррари, когда тот будет проезжать, что король ждет его в Казерте. Поручение было исполнено, и Феррари только успел переменить лошадь. Но, въехав в главные ворота замка, он повернул слишком круто — ему помешали кареты наших гостей. Конь упал, все его четыре ноги подкосились, а всадник ударился головой об столб. Его подняли без чувств, а я велел перенести его сюда и сказал, что посылать за лекарем не к чему, я буду лечить его сам.

Королева, поняв мысль Актона, сказала:

— Но в таком случае уже нет надобности пытаться подкупить его, чтобы он молчал. Можно не опасаться, что он проговорится. Лишь бы он не приходил в себя достаточно долго, чтобы мы успели вскрыть письмо, прочесть и снова запечатать. Ничего другого нам и не требуется. Но, — сами понимаете, Актон, — надо, чтобы он не очнулся, пока мы не закончим это дело.

— Я предусмотрел это еще до прибытия вашего величества, ибо думаю точно так же, как вы.

— И что же вы предприняли?

— Я дал несчастному двадцать капель лауданума Сиденхема.

— Двадцать капель, — повторила королева. — А достаточно ли это для человека, привычного к вину и крепким настойкам, как, вероятно, привычен к ним этот курьер?

— Пожалуй, вы правы, государыня; можно дать ему еще. Накапав в ложку десять капель желтоватой жидкости,

Актон влил их в рот больного.

— И вы уверены, что благодаря этому снотворному он долго не очнется? — спросила королева.

— Во всяком случае, не придет в себя настолько, чтобы понимать, что делается вокруг.

— Но я не вижу его сумки, — заметила королева.

— Король вполне доверяет ему и поэтому не прибегает к обычным мерам предосторожности. А когда речь идет о простой депеше, курьер прячет ее в кожаный карман своей куртки и в нем же привозит ответ.

— Так посмотрим, — ничуть не колеблясь, сказала королева.

Генерал распахнул куртку, порылся в кожаном кармане и извлек оттуда конверт, запечатанный личной печатью австрийского императора, а именно, как и предвидел Актон, печатью с головой Марка Аврелия.

— Прекрасно! — заметил генерал.

Королева хотела взять письмо, чтобы распечатать его.

— Нет, нет, не так! — возразил Актон.

Он подержал конверт над свечкой, сургуч мало-помалу размяк, и один из углов конверта приподнялся. Королева провела рукою по лбу.

— Что же мы сейчас прочитаем? — промолвила она. Актон вынул письмо из конверта и, склонившись, подал королеве.

Королева развернула бумагу и прочла вслух:

«Замок Шёнбрунн, 28 сентября 1798 года.

Превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник!

Отвечаю Вашему Величеству собственноручно, как и Вы собственноручно писали мне.

По моему мнению, согласованному с придворным советом, нам не следует начинать войну с Францией, прежде чем мы не обеспечим себе все шансы на успех, причем один из шансов, на который я рассчитываю, заключается в участии 40 000 воинов из русской армии под началом фельдмаршала Суворова, которому я предполагаю поручить верховное командование нашими войсками, однако эти 40 000 воинов прибудут сюда лишь в конце марта. Повремените же, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, задержите всеми возможными средствами начало военных действий. Не думаю, чтобы Франция желала войны больше, чем того хотим мы; воспользуйтесь ее мирным настроением; дайте пока любое объяснение тому, что произошло, а в апреле мы начнем войну, собрав все свои силы.

Вот все, что я хотел сказать Вам, превосходнейший брат мой, кузен и дядя, свойственник и союзник. Засим возношу Господу мольбу, чтобы он хранил Вас под своим святым покровом.

Франц».

— Это совсем не то, чего мы ждали, — сказала королева.

— Только не я, — возразил Актон, — я никогда не допускал мысли, что император начнет военные действия ранее будущей весны.

— Как же быть?

— Я жду распоряжений вашего величества.

— Вам известно, генерал, почему я желаю, чтобы война началась немедленно?

— И вы берете на себя ответственность, ваше величество?

— Как же я могу взять ее на себя после такого письма?

— Письмо императора обернется так, как мы того пожелаем.

— Что вы хотите сказать?

— Бумага — вещество податливое, можно заставить ее говорить то, что нам нужно. Весь вопрос заключается в том, чтобы рассчитать: предпочтительнее ли начать войну немедленно или повременить, атаковать или ждать атаки.

— Тут спорить, мне кажется, не о чем. В каком состоянии находится французская армия, нам известно, — в настоящее время она неспособна к сопротивлению. Если же мы предоставим ей время организоваться, то сопротивляться не сможем мы.

— Но вам кажется, что, получив такое письмо, король не откроет военных действий?

— Конечно; он будет рад, что есть предлог не двигаться из Неаполя.

— В таком случае я знаю только одно средство, — решительно заявил Актон.

— Какое?

— Заставить письмо сказать противоположное тому, о чем оно говорит. Королева схватила руку генерала.

— Возможно ли? — прошептала она, пристально глядя на него.

— Чего же проще?

— Объясните мне… Минутку!

— Что такое?

— Разве вы не слышали? Он застонал.

— Не обращайте внимания.

— Но вот же он поднимается на кровати!

— Чтобы снова упасть, видите?

И действительно, несчастный Феррари с громким стоном опять растянулся на своем ложе.

— О чем мы говорили?

— Я сказал, что бумага плотная, неокрашенная, исписана только с одной стороны.

— Так что же?

— Значит, можно при помощи кислоты вытравить написанное императором, оставив только три последние строчки и подпись, а вместо совета отложить военные действия до апреля порекомендовать приступить к ним немедленно.

— Вы предлагаете, генерал, дело весьма серьезное.