посмотрел заспанными глазами на поезд, зевнул, потом снова посмотрел на поезд и вдруг с негодованием махнул на него фуражкой.

Поезд, лязгая буферами, пошел дальше.

Я сидел на своем чемодане, тяжело дыша от непривычной жары. Носильщиков не было.

— Товарищ, — крикнул я начальнику станции, — извиняюсь, товарищ… Есть тут носильщики?

Начальник станции остановился, подтянул штаны и, видимо, только сейчас заметив меня, сказал:

— Сейчас. Одну минуту.

И вошел в помещение.

Через минуту он вернулся застегнутый и в сапогах, и любезным тоном спросил:

— Вам чего? Носильщиков? А вот носильщики. Спят.

Действительно, за углом дома лежали на животах трое ужасно загорелых мальчишек. Двое из них спали. Третий, совсем небольшой, лет двенадцати, вскочил при виде нас на ноги.

— Чего? Вещи, что ли, нести, гражданин? — спросил он деловым тоном.

— Вещи… Вот чемодан… Легкий…

— Можно, — сказал парнишка. — Только Палькина очередь. Спит он еще. Вы обождите.

— А ты не можешь?

— Да-а, — сказал парнишка, — Палька драться будет. Его очередь.

Начальник станции подмигнул мне и засмеялся.

— Боятся его. Отчаянный очень подросток.

И потом, желая, видимо, мне пояснить, добавил:

— Это Палька Ершов. Его тут все боятся. Очень даже отчаянный, смелый подросток.

— Я не боюсь, — сказал парнишка, — а только Палькина очередь.

Палька Ершов лежал на животе, уткнувшись носом в землю. На грязной босой подошве его ноги было написано — 1 р. Видимо, ниже означенной цены трогать Пальку нельзя.

— Палька! — крикнул я.

— Он не велел будить, — сказал парнишка. — Пущай, говорит, обождут пассажиры.

Я засмеялся.

Парнишка тоже засмеялся и сказал, оправдываясь:

— Палька очень отчаянный. Смелый. Он даже слепца убил.

— Как? Слепца убил?

— Слепца. Он слепца водил. А после мальчишки смеяться над ним стали. Зачем водит… А Палька завел слепца в поле и теку. А слепец за ним. А Палька в овраг. А слепец потонул в воде…

Все это парнишка проговорил залпом, опасливо поглядывая на Пальку.

Мне показалось, что Палька не спит. И действительно, он вдруг перевернулся, лег на спину, посмотрел на меня прищуренным глазом и зевнул. Мне показалось, что Палька и раньше не спал, а только делал вид, что спит, а на самом деле отлично все слышал.

Он зевнул еще раз, ковырнул пальцем в носу и сказал лениво:

— Вещи, что ли? Куда?

Я сказал.

Палька вскочил на ноги, кинулся к моему чемодану и, легко взвалив его на плечи, быстро, почти бегом, пошел.

Я еле поспевал за ним.

Палька оглянулся раз или два и надбавил шагу. Ему, видимо, доставляло огромное удовольствие гнать меня, как барана.

Нестерпимая жара, пыль били меня в лицо. Я шел все медленней и медленней и, наконец, потерял Пальку из виду.

Каюсь: я испугался. Я подумал, что чемодан мой пропал безвозвратно. Но на повороте дороги, в тени, под деревом, я увидел Пальку. Он сидел на моем чемодане и меланхолически сплевывал через зубы.

Вид у меня, наверное, был смешной. Палька посмотрел на меня и засмеялся.

— Не бойсь, — сказал Палька, — не унесу.

Мы несколько отдохнули, покурили и пошли дальше.

— Палька, — спросил я, — а верно, что ты слепца убил?

— Брешут, — сказал Палька, гордо улыбаясь. — Брешут мальчишки про слепца.

— С чего ж им врать?

— А я знаю? — сказал он. — Язык без костей. Можно брехать.

— Палька, — сказал я, еле поспевая за ним, — верно, что ты поводырем был? Слепца водил?

— Это верно, — сказал Палька. — Я слепца пять лет водил. Мне матка велела слепца водить. Я, может, по всей местности его водил. Может, по всей России. А после мне скушно стало. Ребята тоже, конечно, смеяться начали. Время, говорят, теперь не такое — слепцов водить. Не царский режим. Бросай его. Пущай подростков не эксплуатирует. Ты теперь гражданин.

— И ты бросил? — спросил я.

— Я-то? — сказал Палька. — Бросил. Конечно. А он, шельма, чувствовал, что я его наверно брошу. Я до ветру, например, иду, а он, шельма, дрожит, за руку чепляется. «Не смей, — говорит, — без меня до ветру ходить». А я говорю ему: «Я, — говорю, — дяденька Никодим, сейчас, до ветру только». А он цоп за руку и не пущает… А после мне очень скушно стало его водить. И пошли мы в поле. А я говорю: «Я сейчас, дяденька Никодим»… И сам за куст. Он, шельма, за мной. Я притаился. А он дрожит, шельма. «Палька! — кричит. — Неужели же ты бросишь меня, стерва?» А я молчу. А он кричит: «Я, — кричит, — тебе, шкету, полботинки справлю». А я говорю: «Не надо, — говорю, — мне полботинки. Мне, — говорю, — босиком больно хорошо». А он на мой голос — за мной. Нос у него до того чуткий, — знает, где я. Я побежал немножко, и присел у оврага. А он воздух нюхает и бежит вровень… Целый день бежали. А после мне скушно стало бежать. Я и спрыгнул в воду. А дяденька Никодим тоже, как брякнется вниз и поплыл.

— И что же, — спросил я, — потонул он?

— А я знаю? — ответил Палька. — Может, он, конечно, и не потонул. Они, слепцы, живучие черти. А только мне этих слепцов очень даже скушно водить. Я завсегда их бросаю. Пущай подростков не трогают… Мы теперь, значит, граждане, с сознанием.

Палька дотащил мой чемодан и, получив рубль, не прощаясь, бросился назад.

Родственник

Два дня Тимофей Васильевич разыскивал своего племянника Серегу Власова. А на третий день, перед самым отъездом, нашел. В трамвае встретил.

Сел Тимофей Васильевич в трамвай, вынул гривенник, хотел подать кондуктору, только глядит — что такое? Личность кондуктора будто очень знакомая. Посмотрел Тимофей Васильевич — да! Так и есть — Серега Власов собственной персоной в трамвайных кондукторах.

— Ну! — закричал Тимофей Васильевич. — Серега! Ты ли это, друг ситный?

Кондуктор сконфузился, поправил, без всякой видимой нужды, катушку с билетами и сказал:

— Сейчас, дядя… билеты додам только.

— Ладно! Можно, — радостно сказал дядя. — Я обожду.

Тимофей Васильевич засмеялся и стал объяснять пассажирам:

— Это он мне родной родственник, Серега Власов. Брата Петра сын… Я его семь лет не видел… сукинова сына…

Тимофей Васильевич с радостью посмотрел на племянника и закричал ему:

— А я тебя, Серега, друг ситный, два дня ищу. По городу роюсь. А ты вон где! Кондуктором… А я и по адресу ходил. На Разночинную улицу. Нету, отвечают. Мол, выбыл с адреса. Куда, отвечаю, выбыл, ответьте, говорю, мне. Я его родной родственник. Не знаем, говорят… А ты вон где — кондуктором, что ли?

— Кондуктором, — тихо ответил племянник.

Пассажиры стали с любопытством рассматривать родственника. Дядя счастливо смеялся и с любовью