Я мог бы рассмеяться ему в лицо или вспылить на его просьбу направлять к нему пациентов-иностранцев. Но не сделал ни того, ни другого.

За дверью я увидел молодого человека, изможденного, очень плохо одетого, по виду японца, заговорил с ним, пригласил его поесть. Я не ошибся, он действительно из Токио, ему тридцать лет. Образ жизни соотечественников, которые «работают всю жизнь, чтобы умереть», приводил его в ужас, и он предпочел «умереть, но не работать». Поэтому он и приехал в Индию. Денег у него не было, по его словам, он спал на станциях, в молельнях и храмах. Вид у него был неопрятный, болезненный, и похоже, он был уже близок к своей цели.

Когда я вернулся в ашрам, на мне нитки сухой не было. В эти края пришел муссон с его внезапными ливнями, и как раз под такой я попал. Я воспользовался случаем, чтобы устроить стирку, поменять простыни и протереть пол в своей комнате, прежде чем с новыми силами включиться в жизнь ашрама.

Уж не знаю, что спровоцировало мою старую аллергию — ядовитые выхлопы грузовиков или мерзкая атмосфера Кунура, но у меня заложило нос, глаза слезились, я непрерывно чихал. По этой причине я не пошел на групповую медитацию — все равно я бы всем только мешал. Вместо этого решил посидеть в одиночестве в своем «храме», на любимом холме. Он был открыт всем ветрам, и вид оттуда был просто замечательный. Мир, если на него посмотреть сверху, с равнодушием стороннего наблюдателя, который ничего от него не ждет и не хочет его менять, может показаться прекрасным.

Но мир проникал в ашрам, у него были свои собственные пути. К примеру, однажды сюда приехал из Мадраса один известный промышленник с семьей. Это были преданные последователи Свами и одни из самых щедрых спонсоров ашрама. Мне пришлось пообедать с ними. Потом явилось сразу человек десять, это оказались бывшие ученики Свами, которые сами став «свами», преподавали Веданту во многих индийских городах. Съехались они обсудить насущную для них тему, причем к обсуждению пригласили и меня: речь шла о массовом вовлечении индийцев в христианство. Я понял, что эта тема, несмотря на постоянно декларируемую отрешенность Свами от мирских забот, очень его волнует. Он о ней писал, говорил, разъезжая по всей Индии. А за несколько месяцев до этого нашего обсуждения даже выступил перед комиссией ООН с речью, в которой требовал принять меры, чтобы остановить обращение в христианство населения Индии.

Он утверждал, что обращение в христианство является актом насилия, поскольку изменяет местную культуру, создавая напряженность и конфликты, которых в наши дни следовало бы избегать. Свами утверждал, что религии вообще делятся на два вида: агрессивные, миссионерские, как христианство и ислам, и те, что не вербуют новых приверженцев, как иудаизм, зороастризм или тот же индуизм. Первые — это «сильные» религии, вторые — «слабые». В условиях противостояния вторые всегда обречены на поражение. Это в первую очередь касается индуизма, который не имеет централизованной структуры и принципиально признает свободу каждого поклоняться любому богу по своему выбору и желанию и называть его любым именем.

Другие «ведийцы», предшественники Свами, придерживались иного мнения. В XIX веке великий мистик Рамакришна, который в годы своего духовного формирования провел некоторое время в мечети как мусульманин, а потом чуть было не перешел в христианство, утверждал, что все религии одинаковы. Они как вода из одного водоема, которую черпают разными ведрами и называют по-разному, но вода остается водой, как ее ни назови. Таким же терпимым был и его ученик Вивекананда. Но, по словам Свами, времена изменились.

Он полагал, что католическая церковь и многочисленные протестантские секты, особенно американские, пользуются природной веротерпимостью индуизма, чтобы вкладывать огромные средства на вовлечение в христианство все большего количества индийцев. Свами считал это недопустимым. Индуизм стал жертвой настоящего нашествия. Свами не требовал, чтобы христиане покинули Индию, он признавал, что они пробыли здесь две тысячи лет и прекрасно могли оставаться еще столько же. Он только желал, чтобы они перестали разрушать индийскую культуру, как уже разрушили древние культуры Африки и Латинской Америки.

Я возразил, что мы живем в эпоху свободного рынка: рынка товаров, идей и даже религий. Как же он собирается плыть против течения? «А рынок вовсе не свободен, — ответил он, — потому что слабый не свободен перед сильным. Религии неагрессивные, ненаступательные такие, как наша, не могут соперничать с богатыми и напористыми, поэтому их нужно защищать. Кто-то должен вмешаться, возможно, даже Объединенные Нации. Но, главное, сама Церковь должна остановить процесс обращения в свою веру. Если это не будет сделано, в Индии возникнут условия для вспышек насилия».

Я считал, что он прав. Подобное обращение — новая форма экспансии. И сопротивление этому процессу, как и стремление вернуть Веданту в жизнь людей, было для Свами попыткой возвратить индийскую традицию. Приезжал в ашрам и тот молодой врач, который должен был заняться диабетом Свами. Самому Свами он очень нравился, так как наизусть знал «шастра», священное писание! Без сомнения, это был человек особенный. Он приехал из деревни, расположенной почти на южной оконечности Индии; там у него была маленькая аюрведическая клиника, унаследованная от деда. Я договорился о приезде туда после завершения курса в ашраме.

Другим гостем, задержавшимся в ашраме на четыре дня, был известный индийский психиатр, принимавший участие в международном проекте, финансируемом Гарвардским университетом. Речь шла о маргиналах, людях «с обочины». Некоторые его коллеги в Америке и Европе изучали наркоманов, «drop outs» и уличных бродяг, он в Индии собирался писать о «садху» и «санньясинах». Когда ему обо мне рассказали, он сразу захотел со мной пообщаться.

Для него, видимо, я представлял интерес как занятный случай маргинала — одной ногой на Западе, другой — на Востоке. Не знаю, помог ли я его исследованиям, но моим поискам он помог. Психиатр сказал, что много времени провел в Гималаях, разыскивая людей, обладающих «сверхспособностями», и, как ученый, должен честно признать, что так никого и не нашел. Он даже ездил повидать Саи Бабу, сегодня самого известного «святого» с миллионами последователей как в Индии, так и за рубежом. Саи Баба произвел на него удручающее впечатление: самовлюбленный, напудренный, с накрашенными губами. Психиатр сказал, что многие из окружения Саи Бабы были людьми психологически инфантильными, нуждающимися в отце и игрушках. А ведь магия — это затягивающая игра!

Как психиатра его тревожило то, что некоторые его пациенты стали учениками Саи Бабы. Тот убедил их отказаться от психотерапии и не принимать лекарств, и, когда они все-таки возвращались за помощью, состояние их бывало отчаянным.

Что касается «чудес» Саи Бабы, то психиатр мне рассказал, что однажды знаменитый фокусник из Калькутты, П. С. Соркар, приехал в его ашрам и смешался там с богомольцами. Саи Баба обходил присутствующих, раздавая священный пепел «вибхути», который «чудесным» образом сыпался из его пальцев. Когда он поравнялся с фокусником, тот ответил «чудом»: на протянутой Саи Бабе ладони неизвестно откуда появился «пасмалай» (так называются местные сладости, сахарные пирожные, до которых Саи Баба, как известно, большой охотник). Так сказать, турнир двух чародеев — кто кого. Телохранители Саи Бабы тут же схватили фокусника и выставили из ашрама. Психиатр сказал, что и другие иллюзионисты пытались вызвать Саи Бабу на соревнование — кто покажет больше «чудес», но тот всегда уклонялся.