Магнус против отъезда королевы не возражал. Он приказал капитану судна выполнять все распоряжения Елизаветы и распорядился, чтобы запасы «Храброго викинга» пополнили продовольствием и питьевой водой, а само судно осмотрели корабельных дел мастера.

Но при выходе из храма дорогу Елизавете преградила бывшая наложница ее мужа, а теперь уже королева-мать Тора.

— Я похлопочу, чтобы в монастыре, который открывается неподалеку от Осло, вам выделили самую лучшую келью, — скорбно проговорила она после того, как посочувствовала вдовьему горю Елизаветы.

— Боюсь, что после того, как тебя, наконец, отправят в монастырь для искупления неискупимых грехов, — с той же скорбью в голосе парировала Елизавета, — я так и не найду времени, чтобы хоть один раз проведать тебя в келье.

В тот же день отыскалась Настаська, загулявшая с начальником гарнизона Осло. Как бы там ни было, а на судне она предстала перед Елизаветой все такой же неукротимой и, как само женское счастье, неувядающей.

— Тебе известно что-нибудь новое о нашем строительных дел мастере Германе? — спросила ее королева.

— Если уж я понадобилась на этом «Храбром викинге», значит, скоро мы сами все узнаем, — заговорщицки ухмыльнулась Настаська. — Доберемся до Ладоги и самого мастера обо всем расспросим.

— Может, и в самом деле, расспросим, — согласилась Елизавета. — Мы, конечно, побываем при дворе шведского короля, поскольку родственников надо время от времени проведывать, — объяснила она Волхвичу. — Но никто в Швеции не должен знать, куда направится наше судно после того, как выйдет в открытое море. Пусть считают, что возвращаемся в Норвегию[123].

— Ты только прикажи, повелительница, — склонил голову преданный русич, — и волю твою мы тут же исполним.

Как и все, кто вместе с ней провожал в то утро королеву-вдову в гавани Осло, наложница Тора считала, что эта, вчера еще такая влиятельная и властная, правительница, уходит в безвестность. На самом же деле она уходила к берегам своей почти забытой, но по-прежнему родной земли Русской.