Поморщившись для видимости, Добид согласился принять довольно умеренную дань, отказавшись от редких белых верблюдов и даже от девушек. Старики, пришедшие просить пощады у внезапного врага, плакали от умиления. Они благословляли Добида, превознося его за снисходительность и доброту. Тем более что, находясь на его месте, они бы ободрали жертву беспощадно и нагло, если бы вообще оставили ему и его людям жизнь. Такие обычаи и нравы царили в эту эпоху, да они не отличались и от сходных жестокостей всей последующей истории[70].

Отослав старейшин готовить выкуп, Добид выждал некоторый успокоительный срок и внезапно напал на лагерь гирзеев. Произошла, как и прежде, кровавая, свирепая, омерзительная резня, сопровождаемая случаями отчаянного героизма обречённых, душераздирающими сценами убийства целых семей — женщин, стариков и детей, вплоть «до последнего младенца», по словесной формуле того времени.

Всё прошло удачно для безжалостных воинов Добида. Даже удачней, чем в прошлый раз: убит был только один эшраэлит, а раненых оказалось около тридцати.

Десятка два гирзеев всё-таки вырвались из гибнущего становища и долго прятались в горах и пещерах. Но Добид послал за ними погоню, которая искала беглецов с остервенением и упорством. Почти сутки ушли, пока гирзеев выловили и прикончили всех до единого. Добид подходил и осматривал каждый труп. Только после этого он отдал приказ лечить своих раненых воинов, грузить добычу и собирать рассыпавшихся по окрестностям коз и овец. На это потратили много времени.

Впрочем, следовало бы отвлечься от описываемых событий и оказаться за несколько дней до второго похода Добида, в доме главного полководца царя Саула, его двоюродного брата Абенира.

Накинув на мускулистое тело тонкий халат шафранового цвета и выпятив жёсткую бороду, Абенир расхаживал по своим покоям в крепости Гибы. Под ногами проминались ворсистые ковры, на стенах поблескивали щиты с искусно выбитыми сценами сражений, на крюках висели мечи, луки и колчаны со стрелами. По углам стояли копья и подобия воинских знамён на длинных шестах — грубо отлитые медные изображения орла, льва и зигзага молнии.

Приземистый Гист в неизменно лиловом кидаре и скромной одежде стоял у стены, почтительно наблюдая за Абениром.

Полководец и брат Саула был, видимо, сильно раздражён, почти разгневан. Он хмурил густые брови, напрягал смуглые руки, поросшие густым волосом, и крутил в мрачном раздумье золотой браслет на запястье. Гримаса сдержанного бешенства попеременно возникала и пропадала на его лице.

— Значит, всё? — неожиданно спросил он, останавливаясь перед Гистом. — Считай, бетлехемца мы упустили?

— Слава всемогущему Ягбе, мы ещё живы, — приторно заулыбался коротыш с клинообразной, седеющей бородкой. — Жив бог наш, жив царь и ты, милостивый господин. И даже я, ничтожный.

— Что же ты предложишь после того, как левиты признали его законным царём?

— Добид тоже жив, а живой человек в любое время может стать мёртвым, — хихикнул в кулачок Гист.

— Однако рыжий пастух теперь на службе у безбородых. Попробуй-ка достать его у Анхуса из высокостенного Гета.

— Вернее... из низкостенного Шекелага. Я ведь сообщал тебе, господин. Добид со всем своим сбродом, стадами и подачками от Анхуса сидит в Шекелаге.

— Ну и что? Мы ещё не начали войну с безбородыми. Я пока не могу послать свои элефы за беглым рабом в Пелиштим.

— Зачем посылать твоих доблестных воинов? Это несвоевременно. К месту, где скрывается Добид, могут внезапно приблизиться другие люди, вооружённые и стремительные. Например, сыны Амалика.

— Мы перебили амаликцев пять лет тому назад. А злобный старик Шомуэл искромсал тогда мечом их пленного царя. — Припоминая давнюю победу, Абенир повеселел и захохотал скрипучим голосом. — Так старался старый стервятник, чуть сам не свалился рядом...

Гист тоже издал блеющий смех и развёл руками.

— Шомуэл теперь устраивает свои свары не то в подземном царстве чумного бога Намтара, не то в эдемском саду у самого великого Ягбе... кто знает? А амаликцы за последние годы умножились, соединились с собратьями, пришедшими с равнин страны Эшмаэла. Они имеют нового царя, жаждут, как всегда, грабить близлежащие города и продавать пленников купцам и чиновникам Мицраима.

— Я понял тебя, Гист. — Абенир упёр кулаки в бока и принял вид ободрившегося, почти торжествующего человека. — Сделай всё возможное. Я дам серебра и золота, сколько потребуется. Садись в повозку, запряжённую резвым лошаком, бери охрану и езжай куда следует.

— Я должен встретиться с Ямином Бен Хармахом. У него есть люди, знающие, как договориться с сынами Амалика, — проговорил Гист и вздохнул. — Но ты ведь знаешь скупость толстого эфраимита и алчность диких кочевников.

— Иди к моему отцу Ниру. Он выдаст тебе нужное для подкупа амаликцев. Скажи и моему старику, и толстому Ямину, что дело это очень важное — пусть не прекословят. Ты ещё здесь? Поспеши.

— Слушаюсь, милостивый господин, я уже ушёл. Надеюсь, и мудрый Нир, и чванливый Ямин будут благопослушны.

К вечеру в постоялом дворе, поблизости от города Габаона, Гист дождался приезда Ямина. Они долго совещались в отдельной комнате, которую охраняли слуги с палками и кривыми ножами, заткнутыми за матерчатый пояс. А со стороны двора, где находилось окно, прикрытое деревянной решёткой, ходили два переодетых воина Абенира, приехавшие с Гистом. Они прятали под плащами мечи.

Потом явился человек, закутанный в бурое дырявое покрывало. Гист и Ямин говорили с ним. Ямин вставал со своего места и шептал неизвестному в ухо самое тайное. Гист достал суму на толстом ремне, передал её неизвестному человеку.

— Здесь золото для амаликского царя Магахи, — сказал он. — Если оно не дойдёт до него, то жизнь твоя и моя, и даже почтенного господина Ямина бен Хармаха будет стоить дешевле сушёного кузнечика.

— Вчера у стены Галгала люди побили камнями одного длиннобородого старика, который оказался известным врачевателем и колдуном, — неожиданно сказал закутанный в бурое покрывало и почему-то вопросительно посмотрел на Гиста.

— За что его казнили? — пыхтя, спросил пухлый, как набитый шерстью мешок, Ямин. — Как его звали?

— Звали его Хаккеш, хананей-чудотворец. А били его камнями за мерзостный перед богом грех содомии, в который он втянул красивого юношу, заплатив ему серебром. Кто-то донёс судье и левитам. Когда за Хаккешом пришли городские стражники, он прогнал их громким криком и магическими заклинаниями. Многие из них упали, лишившись памяти и разума. Тогда позвали наёмных хеттов, охраняющих дом левитского братства. На хеттов колдовство Хаккеша не подействовало. Они скрутили старика и вывели из ворот Галгала, а народ стал бросать камни, пока колдун и юноша не превратились в кровяные битки.