Кроме того, Маргарет привнесла в мир политиков-консерваторов еще одну очень серьезную новинку. До того как она пошла в атаку на Смит-сквер[173], лидеры консерваторов проводили свои избирательные кампании при содействии «генеральных штабов», куда входил довольно ограниченный круг лиц. Они имели столь возвышенное мнение о политике, что сочли бы позором доверять кому-то еще рассуждать на темы своей избирательной кампании. У Маргарет же не было этой спеси или ложной скромности ходячей добродетели. Быть может, именно потому, что она вышла из среды, где в торговле не усматривают ничего постыдного, она и считала, что программа партии или кандидата в депутаты распространяется точно так, как растворяется в воде стиральный порошок. Недостаточно того, что идеи партии или депутата хороши и справедливы, они еще должны зацепить избирателя за живое. Она смиренно признает, что не является хорошей прачкой. По ее мнению, «политики должны просто противиться соблазну считать себя экспертами в областях, в которых у них нет надлежащего опыта. Если хорошее чувство вкуса или здравый смысл не раз заставляли меня отвергать какие-то предложенные мне лозунги или плакаты, я всегда предоставляла право креативщикам, то есть людям с оригинальными идеями, работающим в сфере рекламы, делать свою работу». Это была настоящая революция в английской политической жизни, которая в последующие годы ширилась и развивалась. Несомненно и неоспоримо одно: свобода Маргарет в сотрудничестве с новыми средствами коммуникации была одним из составляющих элементов ее успеха. Хотя, скажем, эффект, произведенный в 1979 году плакатом, созданным фирмой «Саатчи энд Саатчи»: «Лейбористская партия — это безработица», определить точно невозможно, все же следует признать, что он был значителен. Кстати, Тим Белл и Гордон Рис всегда были советниками Маргарет, официальными или неофициальными.

Точно так же Маргарет скромно и смиренно признавала, что «дар пера» не является ее сильной стороной. Да, у нее есть идеи, у нее есть интуитивная техника аргументации. Она не читала Квинтилиана или Аристотеля, но ей известно, как строится речь. Но она охотно признается в том, что «ей нужен кто-то, обладающий чувством слова и знающий, что делает всю речь текучей, легкой, свободной». Быть может, именно это служит объяснением того различия «литературного качества» ее мемуаров и ее речей, являющихся настоящими шедеврами красноречия. Эти речи в большинстве своем являлись творениями «ювелира слова» Ронни Миллера, который придавал им воистину эпический масштаб, но одновременно и какой-то простой, интимный оттенок, что стало лейблом или брендом избирательных кампаний Маргарет; она хотела и стремилась в своих речах сделать важные экономические понятия доступными для восприятия домохозяйки и придать самой простой, самой банальной из принимаемых мер огромную патриотическую значимость, не впадая при этом в выспренность. Вот с этим багажом она и одержала три победы…

В отличие от многих политических деятелей, любящих власть из-за тех почестей, что она дарует, Маргарет Тэтчер — прежде всего женщина действия и убеждения. Можно вспомнить ее знаменитую речь 1968 года под названием «Что не так с политиками», произнесенную в Центре политических консультаций, где она объяснила: «Я не провожу политику консенсуса, я провожу политику убеждения». Завоевание в трудной борьбе дома 10 по Даунинг-стрит и постепенное удаление «мягкотелых» с заменой их на «жестких» только усилили эту ее склонность и направленность ее политики. Во время саммита глав стран Содружества в Мельбурне в 1981 году президент Гайаны Форбс Бернхем любезно, хотя и невольно, подарил Маргарет определение консенсуса, которое ей подошло превосходно: «Консенсус — это нечто, что имеют, когда не могут добиться согласия». Она не раз вспоминала эти слова и перефразировала их, передавая заключенный в них смысл в выражениях, весьма точно определяющих ее политическую практику: «Для меня консенсус, похоже, есть вот что — отказ от всех убеждений, от любых принципов, от всех ценностей и от всех линий поведения ради чего-то, во что никто не верит, но против чего никто не возражает, потому что возразить нечего; консенсус — это попытка избежать настоящих проблем, требующих решения, просто потому, что те, кто должен их решать, не способны прийти к согласию. В борьбе за какое великое дело можно было бы одержать победу под знаменем, на котором начертано: „Я за консенсус“?».

Вследствие таких взглядов Маргарет открыто не доверяла веяниям времени, модным идеям, стандартным мыслям. Она постоянно пускала стрелы в адрес «мер, принятых в качестве уступок реальности, ведь они бывают чаще всего самыми неэффективными». Она выступала против «мер, принимаемых людьми практичными по причинам прагматичным, ведь эти меры чаще всего потом оказываются совершенно неприменимыми и неосуществимыми». Она отдавала предпочтение непопулярным решениям, идущим против течения, если это было нужно, но отличавшимся такими достоинствами, как ясность и логичность. Она была искушенной, хитрой лисой-плутовкой в сфере политической стратегии и знала, что самые решительные меры могут быть приняты только в начале срока правления, когда законность правительства, избранного демократическим путем, абсолютна, несомненна. «Первая верноподданническая речь главы нового правительства задает тон на весь срок его мандата. Если не воспользоваться этим случаем для принятия решительных, радикальных мер, то можно быть почти уверенным в том, что больше такая возможность уже не представится». Чаще всего крупные реформы при Маргарет действительно предпринимались в начале срока ее правления: оздоровление экономики и государственных финансов — в начале первого срока; приватизация и подавление профсоюзов, дабы уменьшить их власть, — в начале второго срока. В период же третьего срока ее мандата слишком много времени было затрачено на подготовку реформы местных налогов, и именно этим отчасти и объясняются неудача Маргарет и ее вынужденная отставка.

Необходимость оказывать прямое воздействие на события настоятельно требовала особой концепции отношений между премьер-министром и высшими чиновниками, между министрами и чиновниками их ведомств. До прихода к власти Маргарет Тэтчер большинство членов правительства имели привычку в работе полагаться на управляющего делами министерства, который часто оставался на своем посту и при смене правительства. Под его началом образовывалась настоящая камарилья высокопоставленных чиновников государственной службы, в основном прошедших через горнило «Оксбриджа», они предлагали различные решения вопросов, а министр якобы принимал самостоятельное решение. Вообще так обстоит дело в большинстве правительств в мире, кстати, в том числе и во Франции. Мэгги же вознамерилась изменить положение вещей. Она считала, что министр сам должен принимать решения, а чиновники должны ему повиноваться. Она не признавала неповоротливость административной системы, не допускала того, что чиновник может явиться к министру и сказать, будто сделать то или иное невозможно, потому что прежде всегда поступали иначе и потому что исполнителей найти будет невозможно. Нет, они, члены правительства, здесь для того, чтобы экономические вопросы подчинялись политическим! Вот и всё! Она станет строго и сурово отчитывать тех членов кабинета, которые будут пытаться возложить ответственность за свои неудачи на свою администрацию, ибо, как она пишет в мемуарах, «бюрократическая логика никогда не заменяет мнения министра; всякий политик, забывающий об этом, однажды ощутит на себе груз политических последствий».