«Во-первых, они творили дело правосудия, дело возмездия за попранные права победителей, далеко, в Индии; во-вторых, делали дело грандиозно: сотнями привязывали возмутившихся против их владычества сипаев и не сипаев к жерлам пушек и без снаряда, одним порохом, расстреливали их — это уже большой успех против перерезывания горла или распарывания живота. Все это делалось, конечно, так, как принято у цивилизованных народов, без суеты, без явно высказываемого желания поскорее лишить жизни несчастных. Что делать! Печальная необходимость: они преступили закон и должны искупить вину, никто не должен быть вне закона… Повторяю, все делается методично, по-хорошему: пушки, сколько их случится числом, выстраиваются в ряд, к каждому дулу не торопясь подводят и привязывают за локти по одному более или менее преступному индийскому гражданину, разных возрастов, профессий и каст, и затем по команде все орудия стреляют разом. Замечательная подробность: в то время как тело разлетается на куски, все головы, оторвавшись от туловища, спирально летят кверху. Естественно, что хоронят потом вместе, без строгого разбора того, которому именно из желтых джентльменов принадлежит та или другая часть тела».

«Подавление индийского восстания англичанами» В. Верещагин, 1857

В 1887 году картина была выставлена в Лондоне и вызвала бешеный протест, некоторые газеты о картине русского художника писали в самом возмущенном тоне. Другие напротив — хвалили. Претензии если у англичан и были, то весьма и весьма своеобразные. Из воспоминаний Верещагина:

«К чести свободы, существующей в Англии, я должен сказать, что, когда несколько лет назад я выставил в Лондоне мою большую картину, представлявшую “Расстреливание из пушек в Индии”, между голосами, осуждавшими замысел картины, были и оправдывавшие его. Критиковали то, что каски английских артиллеристов были более нового против 1858 года образца, на что я отвечал, что полотно мое представляет не именно 1857–1858 год, а вообще интересный исторический факт, что позднее было еще небольшое восстание в туземных войсках Южной Индии и тогда было практиковано это наказание, хотя в гораздо меньшем размере по числу жертв.

Один старый английский чиновник, уже отдыхавший на пенсии, громко, публично сказал мне, что картина моя представляет величайшую клевету, с которой он когда-либо встречался.

На мое же замечание, что это не клевета, а бесспорный исторический факт, он ответил, что “служил в Индии 25 лет, но ни о чем подобном не слышал”.

— Однако, вы можете найти подробные описания во многих книгах.

— Все книги врут, — невозмутимо ответил британец.

Очевидно, продолжать спор было бесполезно. Сэр Ричард Темпль, известный деятель и знаток Индии, сказал мне, что напрасно я придал удрученный вид одному из привязанных к жерлу пушки.

— Я многократно присутствовал при этой казни, — говорил он, — и могу вас заверить, что не видал ни одного, который не бравировал бы смертью, не держался бы вызывающе…

Приятель мой, генерал Ломсден, молодым человеком участвовавший в войне сипаев и отправивший на тот свет пушками множество темнолицых героев, на вопрос мой, стал ли бы он опять так расправляться, если бы завтра вспыхнуло восстание, не задумываясь отвечал:

— Certainly! And without delay! (Конечно! И немедленно же).

Значит, и под этой моей картиной нужно подписать: сегодня, как вчера и как завтра…

За последующую выставку в Лондоне был такой случай. Какой-то почтенный господин с дамой, старушкой же, посмотрев на фотографическое воспроизведение этой картины, подошел ко мне и сказал:

— Позвольте мне представиться, general so and so! (забыл его имя). Представляюсь вам как первый пустивший в ход это наказание; все последующие экзекуции — а их было много — были взяты с моей.

Старушка-жена подтвердила слова мужа, и оба они так, видимо, были довольны этой славною инициативою, когда-то проявленною, что я и приятель мой, французский художник, при этом присутствовавший, были просто поражены их наивным хвастовством»[184].

Есть такая историческая легенда, что, дескать, возмущенные британцы картину с выставки взяли и украли, чтобы больше никто и нигде не видел запечатленную художником жестокость. По воспоминаниям самого художника, картину у него англичане купили. И где сейчас находится подлинник, не известно. Вот только копий было сделано несколько, и полотно осталось в числе известнейших творений Верещагина.

Вообще, конечно, интересно сравнить, как две империи — Британская и Российская — вели себя по отношению к противникам. И к побежденным противникам. Это две разные цивилизационные модели, два разных вида сознания. Нет, воевали, конечно, жестко и русские, и англичане. История Кавказской войны полна страшных эпизодов. Взять, например, штурм аула Ахульго. Война всегда война. Кровь, смерть, ненависть. И не надо, как любят это делать некоторые историки, представлять Российскую армию 19 века исключительно гуманной и пушистой. Тем более тогда вообще были несколько иные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. В мире в целом. Но вот что важно. Скажем, англичане расстреливали сипаев сотнями. Сипаев, которые воевали за них в Афганистане и Китае, в Крыму и Бирме. Когда русские войска пленили имама Шамиля, то какова была его участь? Ссылка? Сибирь? Расстрел из пушки на глазах у родных? Нет. Завоевав окончательно Дагестан и Чечню, Российская империя запретила только определенные набеги, работорговлю и кровную месть. С последним, правда, были проблемы. Чеченцы и жители Дагестана продолжали мстить кровникам. Но Российская империя им не мстила. Ни за набеги, ни за войну. Напротив, империя давала возможность вчерашним противникам встроиться в ее общественную и политическую жизнь. Можно было служить в армии, сделать отличную карьеру.

С горечью писал о горцах польский русофоб Теофил Лачинский: «Каждый новый приезжий русифицируется в короткое время». Вот герой Туркестанских походов Максуд Алиханов-Аварский — яркий пример такой интеграции. А англичане, уверенные в том, что после Туркестанских походов Скобелева в Азии еще долго будет идти партизанская война, с удивлением для себя были вынуждены писать о том, что туркмены, которые только что сражались против русских, теперь с радостью становятся офицерами Русской армии. В Российской империи чеченец или аварец, пусть он вчера был противником власти, пользовался такими же правами, как житель Костромы или Омска. Он мог поселиться в Казани или Москве, мог учить детей в гимназии. Он был полноценным подданным царя. В Британской Индии до 1858 года о каком-либо подданстве колонизированных индусов вообще речь не шла. Они фактически — юридически, разумеется, нет — были собственностью, имуществом Компании, как офисная мебель. Они не были подданными Короны.