14 апреля 1943 г. посол США в СССР Стэндли информировал народного комиссара иностранных дел СССР о том, что «президент намеревается через 2–3 недели командировать в Москву бывшего посла США в СССР Джозефа Дэвиса для вручения Сталину важного и секретного послания». Тем временем в Вашингтоне вырабатывались инструкции для Дэвиса, весьма детальные, охватывающие широкий круг военно-стратегических и политических проблем, как текущих, так и перспективных, долговременных. Подробно излагая их Дэвису 19 апреля 1943 г., Гопкинс совершенно откровенно признал справедливость критики советским руководством позиции западных союзников в отношении затягивания открытия второго фронта, срыва поставок военного снаряжения, попыток навязать Советскому Союзу свою линию в вопросах, относящихся только к его компетенции {107}. Дэвис был снабжен и контраргументами на случай возникновения дискуссии, но, судя по всему, самому Дэвису они не казались убедительными. Одним из главных вопросов, которые Дэвис должен был поднять, был вопрос о роспуске Коминтерна.

5 мая 1943 г., напутствуя Дэвиса перед отъездом в Москву, Рузвельт познакомил его с содержанием своего письма Сталину {108} и сделал это не в общих чертах, а намеренно обнажая его суть во всех тонкостях и оттенках смыслового строя. Президент говорил на этот раз с необычной для него прямотой, стремясь, очевидно, не допустить каких-либо «недоразумений», связанных с толкованием его позиции, возникающих часто с «легкой руки» большой прессы или по вине чиновников госдепартамента. Устный пересказ послания, сделанный самим Рузвельтом, снимал многие вопросы. Трижды президент фиксировал внимание на решающем значении успехов на Восточном фронте.

Через два дня после встречи с Рузвельтом Дэвис был уже в пути. Около двух недель посланец президента добирался до Москвы. 20 мая он был принят В.М. Молотовым, а затем И.В. Сталиным {109}. 22 мая состоялась также встреча Дэвиса с К.Е. Ворошиловым {110}. В ходе встречи с Председателем Совета Народных Комиссаров СССР Дэвис вручил ему письмо Рузвельта. Оно содержало предложение об организации двусторонней встречи летом 1943 г. на одном из берегов Берингова пролива {111}. Главной целью встречи, как следовало из послания, должно было стать обсуждение проблемы «краха Германии» в результате наступления советских войск. Никакого конкретного упоминания о втором фронте в послании Рузвельта не было, хотя президент предлагал И.В. Сталину обсудить также «военное положение как на суше, так и на море» {112}. Президент писал, что они оба скорее могли бы найти общий язык, если бы говорили без помех, т. е. не приглашая на встречу У. Черчилля, предельно ограничив число ее участников и отказавшись от официальных деклараций.

В своем ответном послании Рузвельту от 26 мая, врученном Дэвису днем позже {113}, Сталин выразил свое согласие с мнением о необходимости встречи на высшем уровне и поблагодарил Рузвельта за то, что он прислал в Москву именно Дэвиса, «который знает Советский Союз и может объективно судить о вещах» {114}. Беседы в Москве благодаря доверию, которое советское руководство питало к Дэвису, как и предполагалось, затронули обширный круг вопросов, хотя и сохраняли общий характер. Вопрос о времени и месте встречи согласован не был: сохранялись еще многие обстоятельства, которые мешали это сделать. Но в одном пункте позиция Советского Союза была высказана Дэвису совершенно четко: в интересах коалиции планируемое совещание глав двух государств (США и СССР) было предложено превратить в совещание представителей трех государств с участием СССР, США и Англии {115}. Не скрывая своего осуждения тактики уверток со стороны Вашингтона и Лондона в отношении обязательств по второму фронту, Советское правительство продолжало, однако, твердо стоять за сохранение и углубление межсоюзнических отношений на основе полного равенства сторон, не допускающего никакой дискриминации и ущемления интересов любой из них. Предложение Советского Союза о трехсторонней встрече (его впоследствии Рузвельт приписывал себе) открывало путь к первой встрече глав правительств ведущих стран антигитлеровской коалиции. Приехав в Советский Союз и побывав в Куйбышеве, Москве, в разрушенном Сталинграде, Дэвис еще больше убедился в решающем значении Восточного фронта для приближения победы над фашизмом и в обоснованности позиции советского правительства в вопросах стратегического планирования. 24 мая 1943 г. он писал из Москвы: «Говоря по существу, я бы не удивился, если бы уже в этом году народ этой страны изгнал гитлеровское войско. В этом можно было бы не сомневаться, если бы союзники открыли второй фронт в Западной Европе этим летом» {116}.

Дэвис уезжал из СССР с чувством исполненного долга и с уверенностью, что «его миссия приведет к важным историческим событиям» {117}. Он не знал еще, что на Вашингтонской конференции Рузвельта и Черчилля в мае 1943 г. (конференция «Трайдент»), по времени совпавшей с его пребыванием в Москве, сроки открытия второго фронта были вновь отложены и перенесены на этот раз на весну 1944 г. Возвратившись в Вашингтон 3 июня 1943 г., Дэвис должен был с огорчением признать, что это решение (принятое ко всему прочему в отсутствие представителей Советского Союза) делает невозможным проведение встречи Ф. Рузвельта и И.В. Сталина в намеченное время, автоматически отдаляя ее, а главное, создавая дополнительные препятствия в плане личных контактов двух руководителей. Эту точку зрения разделял и Гопкинс, которому, судя по всему, достигнутый компромисс с Черчиллем был не по душе. Специальный помощник президента на этот раз был несловоохотлив, а его прогноз в отношении ближайших перспектив советско-американского сотрудничества неутешителен {118}.

Не только, а может быть, даже не столько соображения морального порядка (долг перед союзником) были побудительной причиной, заставившей Гопкинса, генерала Маршалла и других более решительно добиваться возвращения к плану высадки в Северной Франции. Их нажим на президента особенно усилился после исторических побед советских Вооруженных сил под Сталинградом и Курском. К осени 1943 г. и в высших военных кругах США, пожалуй, не осталось сомневающихся в том, что Советский Союз и его армия способны самостоятельно довершить разгром нацистской военной машины и освободить народы Европы. А что дальше? Изменившееся соотношение сил на главном театре военных действий и вытекающие отсюда политические перспективы вынудили большую часть политических и военных руководителей США скептически относиться к навязываемому им «средиземноморскому» варианту Черчилля {119}. Но задача «достичь Берлина не позднее русских», выдвинутая Рузвельтом на Квебекской конференции с Черчиллем (14–24 августа 1943 г.), не исчерпывала всех соображений, которые президент и его специальный помощник связывали с пересмотром позиции в отношении ведения войны в Европе. Оба они понимали, что дальнейшие затяжки с открытием второго фронта ставят под вопрос не только будущие отношения с Советским Союзом, но и более широкие перспективы. После Сталинграда любые другие решения, предусматривающие неучастие в их подготовке Советского Союза, как этого хотелось Черчиллю, представлялись им по меньшей мере невыполнимыми. Всякие расчеты увидеть Советский Союз к концу войны истощенным и усмиренным одним видом англо-американского колосса они считали нереальными.

Гопкинс привез с собой на встречу Рузвельта с Черчиллем в Квебеке документ, который, по словам Шервуда, имел «большое значение» для определения линии американской дипломатии в последующем, на конференциях в Москве и Тегеране. Он был подготовлен по просьбе Гопкинса аппаратом генерала Бёрнса, непосредственно подчиненного президенту, и содержал оценку военно-политического положения Советского Союза на начало августа 1943 г. Шервуд, впервые обнародовавший документ, опустил, однако, самую важную, его вступительную часть, а между тем она несла особую нагрузку. Вот она: «Позиция России во Второй мировой войне резко отличается от той роли, которую она играла в ходе Первой мировой войны. Россия была выведена из строя еще до окончания Первой мировой войны и поэтому никак не участвовала в окончательном разгроме Германии… Во Второй мировой войне ей принадлежит доминирующее место, она является решающим фактором грядущего поражения стран «оси» в Европе. В то время как в Сицилии войскам Англии и США противостоят две немецкие дивизии, на русском фронте в боевых действиях участвуют 200 немецких дивизий. Где бы союзники ни открыли второй фронт на континенте, он все равно сохранит свое безоговорочно второстепенное значение по отношению к советско-германскому фронту; в любом случае русские по-прежнему будут нести главное бремя войны. Без России немыслима победа в войне со странами «оси» в Европе; что же касается общего положения Объединенных Наций, то в этой ситуации оно окажется ненадежным» {120}. Общий вывод: поскольку вклад Советского Союза в разгром держав «оси» в Европе будет, бесспорно, решающим, а роль его в мировых делах увеличится после войны многократно, наиболее разумным для Соединенных Штатов следует считать укрепление и развитие «дружественных отношений» с СССР; крайняя заинтересованность США в участии Советского Союза в войне с Японией придает этому соображению характер императива {121}.