— Ну, Осси, теперь начнется. Будь осторожен.

— Оссакер Вестфаллен, встань, — потребовала канцлер.

Оссакер повиновался и встал, сложив руки перед собой. Одетый в тогу Восхождения, с коротко подстриженными волосами, он с головы до пят выглядел уважаемым гражданином.

— Могу я называть тебя просто Оссакером? Без лишних формальностей?

— Это мое имя.

— Скажи, Оссакер, лгу ли я, когда говорю, что ты действительно утверждал, будто Гориан Вестфаллен, которого считали умершим, способен поднимать мертвых? Вырывать усопших чад из объятий Бога и заставлять их повиноваться его воле?

— Да, это так.

По рядам прокатился гомон, в котором угадывались испуг и отвращение. Аврелий поднял руку, призывая к тишине. Ардуций увидел, что Марк Гестерис встал со своего места и извинился.

— Лгу ли я, когда говорю, что ты утверждал, будто для противостояния этой угрозе твой брат Ардуций и другие в вашей Академии совершенствуются в использовании смертоносных дел? В частности, дела огня, позволяющего сжигать этих несчастных?

— Да, это так.

— А скажи, разве угроза использования огня против невинных пред ликом Всеведущего не является ересью?

— Согласно писанию, это так.

— Выходит, обвинение доказано? — Канцлер распростерла руки, глядя в зал.

— Это вопрос ко мне? — осведомился Оссакер.

— Естественно.

— Конечно не доказано, — заявил Оссакер. — Считать так может только слабоумный.

К чести канцлера, она и глазом не моргнула, хотя явно не ожидала столь вызывающего ответа.

— Ты действительно так думаешь? А разве не ты приходил ко мне и просил остановить то, что сам же называл преступлением? Было это или нет?

— Было.

— Но тогда ты должен признать, что речь идет не о преступлении вообще, а именно о ереси, поскольку сожжение или угроза сожжения невинного человека есть ересь?

— Канцлер Коройен, проблема в том, что ты, по твоим словам, стремишься к простоте, но мы все знаем — мир вокруг нас не так прост. Иначе любой командир легиона рисковал бы подвергнуться подобным обвинениям, отдав приказ окунуть камень или наконечник стрелы в горящую смолу. Я просил тебя помочь мне, чтобы ты разъяснила людям…

— Достаточно! Я услышала достаточно.

— Я просто отвечаю на твой вопрос перед лицом суда и граждан, — промолвил Оссакер.

Он собирался продолжить, но канцлер обратилась к Аврелию.

— Сенатор, вели ему умолкнуть.

Но Аврелий покачал головой. Ардуций улыбнулся.

— Воздержусь. Во всяком случае, пока. Как было сказано во вступительном слове, здесь я решаю, что позволено, а что нет. Если я увижу, что кто-то выходит за рамки ответа на заданный вопрос, я сам ему на это укажу. Оссакер Вестфаллен, можешь продолжать.

— Спасибо, сенатор. — Оссакер склонил голову. — Итак, я пришел к канцлеру, чтобы остановить то, что считал преступлением еще до того, как оно совершилось. Я предложил канцлеру выступить с объяснением того, что с теологической точки зрения любое использование огня и взрывчатых веществ недопустимо, поскольку подвергает благочестивых верующих, находящихся на войне, неизбежному риску сожжения. А если верить слухам, что передовую линию врага составляют наши же павшие соотечественники, риск этот еще более увеличивается.

Однако ни один военачальник Конкорда не обвиняется в ереси вместе с нами. Использование огня на поле боя санкционировано орденом Всеведущего. Я с этим не согласен, но это так. Следовательно, Восходящим никак нельзя вменить в вину ересь, и их можно осудить разве что в этическом плане.

Аврелий поднял руку. Он призвал выступавшего к молчанию, полагая, что и так услышал более чем достаточно. Канцлер побелела от ярости.

— Может быть, тебе стоит огласить весь список обвинений, канцлер, — промолвил Аврелий. — Если, конечно, ты не настаиваешь на дальнейшем обсуждении данного пункта.

* * *

Орин Д'Алинниус приказал не запирать двери лабораторного корпуса и велел своим стражникам подождать снаружи. Сам он остался в кресле. Сегодня его спина и ноги болели особенно сильно, а когда он увидел приближающегося Марка Гестериса, ученый отложил перо, не желая, чтобы сенатор увидел, как дрожит его рука.

— Присаживайся, Марк. Пришел взглянуть, как наши успехи?

— Не только для этого, — ответил Марк, устраиваясь в предложенном кресле.

Ученый сдвинул в сторону бумаги и пару фляг и знаком велел подать травяного чаю.

— Чай — это кстати, — промолвил Гестерис. — Ты ведь наверняка знал, что я приду.

— Не знал только точного времени.

— А куда ты подевался, пропади все пропадом? Пустое место в первом ряду заметили все, и все знали, кто там должен был сидеть. Ты нужен нам. И ты нужен Восходящим.

Д'Алинниус сжал губы и отвел взгляд. Теперь Гестерис заметил, как дрожат его руки. Он положил их на колени и свел вместе. Орина знобило, хотя в помещении было жарко.

— Я не могу выйти отсюда, — прохрипел ученый. — И не выйду.

— Коройен добралась до тебя?

— Она добралась до меня десять лет назад.

Орин и сейчас чувствовал боль и видел перед собой ее улыбку. Она улыбалась, в то время как молоты обрушивались на его суставы и лицо, ножи срезали с него кожу, огонь опалял его гениталии.

— Сегодня. Она добралась до тебя сегодня.

— Сейчас у меня здесь мало союзников, — промолвил Д'Алинниус, старясь заставить свой голос звучать твердо. — Ни Адвоката, ни Джереда, ни Аркова. Они могли бы говорить за меня.

— Да, но, как ты только что верно отметил, их здесь нет, а суд уже идет и ждать их возвращения не станет. Ты ведь не трус, Орин. Никто не заподозрит тебя в недостатке мужества. А сейчас у нас появилась реальная возможность подорвать доверие к канцлеру.

— Знаю. Знаю! И она тоже знает. Почему, по-твоему, я держу этих стражников за дверью? Если я появлюсь и буду допрошен, она меня убьет.

— А если она одолеет Восхождение и низложит Адвоката, что тогда? Думаешь, она заявится сюда сказать тебе спасибо?

Д'Алинниус содрогнулся. Ему никак не удавалось собраться с мыслями: ноздри забивал смрад собственной горящей плоти. Молот вновь крушил его зубы и скулы.

— Не могу… — выдохнул он.

— Канцлер сейчас там, она пытается доказать суду, что угроза сожжения есть ересь. Ты единственный, кто может показать, что она сама виновна по этому пункту. Прошу тебя, Орин. Или мы одолеем ее сейчас, или никогда.

Но Д'Алинниус лишь молча покачал головой. Каждое слово Гестериса, проникая в сознание, лишь усиливало его страх.