Стали зайцы собираться,

Стали зайцы в кучу жаться,

Стали зайцы размышлять,

Как им впредь существовать.

Но у куцего народа

Был в ту пору воевода.

Из кухни вываливался Семен в овчинной шубе и маске медведя, а за ним подпрыгивал Кузя, наряженный зайцем. Медведь ревел:

Как вы смели собираться,

Как вы смели в кучу жаться!

Только лапой наступлю —

Разом всех передавлю!

Дрожа от страха, заяц отвечал:

Но у нас желудки пусты,

И хотим мы все капусты.

В этом благо ведь народа.

Кахи-кахи, воевода.

После рева, брани и угроз медведь наконец соглашался:

Посему и потому,

Сообразно их уму,

Разрешить им, в самом деле,

Чтоб они капусту ели.

Объявляю: сей народ

Пусть сажает огород.

Тут Варя разводит руками и огорченно говорит:

Но желудки их все пусты:

Нет по-прежнему капусты.

А все ребята хором подхватывают:

Ты не дал нам огорода,

Распроклятый воевода!

Отберем мы огороды

У медведя-воеводы!

Стихи эти в ту пору многие знали, их читали эстрадные актеры, но до смысла стихов не всякий доходил. Зойка так их переделала, что один крестьянин, подмигнув мне, спросил вполголоса:

– А не дадут же ти зайци воеводам по потылыци?

В числе гостей был и старый учитель Аким Акимович. Он забился в угол и оттуда молча наблюдал, как веселились ребята.

Вечером зажгли на елке свечи, еще потанцевали, и правленцы начали снимать игрушки и одарять ими ребят. Кто уносил золоченый орех, кто – теремок, кто – серебряную рыбку. Пете, сыну пастуха, дали новую шапку: из старой у него давно уже вылезала вата. Он долго не верил и прятал руки, не решаясь взять подарок. А когда поверил и надел шапку на голову, то тут же бросился бежать.

Аким Акимович наконец покинул угол и подошел ко мне:

– Дмитрий Степанович, я хочу вас спросить: на какие же средства все это было сделано?

Я подробно рассказал ему о школьном кооперативе. Он слушал, потупясь, на щеке его бился желвак.

– Так, значит… так, значит, это на такие же полушки, как те, которые я отбирал у своих учеников?

Я промолчал. Он схватил меня за руку:

– Дмитрий Степанович, голубчик, скажите: чем я могу искупить свою вину? Ох, как трудно помирать с черной совестью!

– Да бросьте вы, Аким Акимович, толковать о смерти. До смерти вы сможете еще много сделать хорошего. А начните с того, что перестаньте бояться урядника, пошлите его ко всем чертям и читайте на здоровье ту самую газету. Она вас многому научит.

– Читать – мало, – грустно сказал Аким Акимович.

– Правильно, нужно и писать, – сказал я в шутку и тут же воскликнул: – В самом деле, почему бы вам и не написать! Вы живете в селе, крестьяне которого работают на помещика Сигалова и живут впроголодь. Опишите это живым словом, пусть все знают, какую царь и послушная ему Государственная дума подарили мужику земельную реформу.

– Что ж, я с удовольствием! – оживился Аким Акимович. – Мне ли не знать! Знаю такое, чего другой и за год не откопает. Но кому же послать? У меня ведь никаких связей нет.

– Пошлите по почте Ивану Петровичу Гаркушенко, в деревню Сарматскую, – назвал я первое пришедшее мне на ум имя. – А подпишитесь фамилией урядника или попа.

Аким Акимович совсем повеселел:

– Это остроумно. Сделаю, обязательно сделаю!

Когда я рассказал об этом разговоре Зойке, она сначала выругала меня за мальчишество, но потом рассмеялась.

– Что ж, если письмо пошлет почтой, оно от меня никуда не уйдет. Так, значит, урядник – наш корреспондент?

– Зойка, а почему ты сделала для меня секрет из «Кахи-кахи, воеводы»?

– Из предосторожности. В случае чего, хлопцы подтвердят, что учитель знать ничего не знал, все сделала почтарка.

Утром я опять отправился в город – дослушивать лекции.

Как-то в перерыве между лекциями на лестничной площадке собралась небольшая группа сельских учителей. Один сказал:

– Мне сегодня делопроизводитель инспектора шепнул, что наш Веня скоро двинется по ревизии. Будто обревизует все школы на побережье.

– А как с ним должны ученики здороваться, когда он входит в класс? – поинтересовался тот, у кого в школе из всех щелей свистит.

– Это зависит от мужества каждого из нас, – ответил учитель из Гвоздеевки. – Приехал он как-то в Дарагановскую школу, вошел в класс и говорит: «Здравствуйте, дети!» Ребята ответили: «Здравствуйте, господин инспектор!» Веня обревизовал, все нашел в порядке, но, прощаясь с учителем, сказал: «Ваши ученики не умеют величать инспектора». – «А как надо?» – спросил учитель. «Так же, как вы пишете на конверте: «Ваше высокородие». – «У меня, господин инспектор, школа, а не казарма», – смело ответил учитель. Веня ответ проглотил, а через неделю перевел непочтительного учителя в далекий хутор.

Об этом разговоре я вспомнил, когда в конце февраля перед окном школы вдруг вырос высокий тарантас. В тарантасе сидела закутанная пледом фигура в фуражке с гербом и кокардой. «Приехал-таки, – подумал я. – Ну что ж, выдавливать из себя раба так выдавливать». И велел детям на приветствие инспектора ответить: «Здравствуйте, Вениамин Васильевич!»

Прасковья бросилась на улицу, ввела высокого начальника в кухню и принялась раскутывать его. Раскутала и зашептала:

– Ваше превосходительство, а ведь школа-то не освящена. Не освящена, ваше превосходительство, вот грех-то какой!

Инспектор в дороге перемерз. Протянув руки над горячей плитой, он с неудовольствием сказал:

– Что она шепчет, эта старая курица? Ни одного слова не понял.

– Помешанная, – объяснил я. – Не обращайте внимания, господин инспектор.

Услышав «старая курица» и «помешанная», Прасковья выпучила глаза и ушла в сени.

Я пригласил инспектора в свою комнату и предложил ему чаю.

– Да, да, – говорил он, сжимая в руках стакан, – горячий чай – это самое подходящее сейчас. Ну, как вы тут? Справляетесь? Слушаются вас дети?

– Сначала не слушались, господин инспектор, а теперь слушаются.

– Так, так. Значит, лекции дали все-таки свои результаты?

– Лекции? – удивился я. – Какие лекции? Ах да! Те, что на каникулах нам читали? Как же, как же! Результаты превосходные. Особенно от греческой мифологии.

Инспектор взглянул на меня подозрительно. Я состроил самое добродушное лицо.