— Да, Виктор Николаевич. — Он повернулся лицом к Салину, успевшему надеть очки.

— Вопрос к вам. — Темные стекла надежно скрыли глаза, но Виктор уже успел узнать, каким пронизывающим может быть взгляд этого человека. — Вы отдаете себе отчет, что ваша бывшая супруга с этого момента задействована в чрезвычайно опасную ситуацию? Причем, как говорят профессионалы, «в темную». — Вопрос был на «человеческий фактор». Виктор был ближайшим помощником Мещерякова, случисъ непредвиденное, «Дедала» пришлось бы отстранять от дел. Преемник должен сохранить потенциал учителя, но быть начисто лишенным недостатков, погубивших учителя.

Виктор немного помедлил с ответом.

— Она всегда искала приключений. Есть такой человеческий тип — искатель приключений. Уверена, что ее пронесет, кривая вывезет. — Он, как все слабые, отвечая на прямой вопрос, легко уходил в дебри теории. — В принципе, с таким настроем можно творить чудеса. Самопрограммирование биокомпьютера, как это называют американцы. Тем более что жизненный ресурс у нее выше среднего…

— Не о ней речь, — оборвал его Виктор Николаевич. — Меня интересуете вы. Разве у вас в душе ничего не шевельнулось?

— Нет, — чуть помедлив, ответил Виктор, — Я — фаталист. Любой изучавший медицину невольно становится фаталистом. Тем более… Короче, это часть большого эксперимента, которому я посвятил всего себя. А лишние эмоции только замутняют взгляд исследователя, мешая разглядеть открывшуюся после стольких трудов истину.

— Понятно, — кивнул Салин. По тону нельзя было угадать, доволен он ответом или нет. Он умел контролировать эмоции, но не для познания истины, а для ее сокрытия. «В преемники сгодится. Ученик в беспринципности переплюнул учителя», — подумал Салин, тщательно контролируя лицо, чтобы не дать проступить испытываемой сейчас брезгливости.

— Я предчувствую, что девочке суждено пережить испытание Льдом, — подал голос Мещеряков. — Мы лишь подтолкнули ее к этому, а шла она к кризису, к инициации через действие, всю жизнь. Кстати, — он придвинулся к Виктору Николаевичу. — Я уверен, что на даче находится человек, не раз проходивший подобного рода испытания. Я проанализировал психологические портреты всех живущих на даче, которые вы нам передали. Интерес представляет только тот, кто фигурирует в документах под псевдонимом «Дикарь». Остальные дачники либо отработанный пар, либо несозревшие особи. Можете верить, можете — нет, но я отчетливо ощущаю идущую от «Дикаря» мощь. Такую мощь не дает человеческое, тут нужно хоть раз прикоснуться к запредельному! Даю руку на отсечение, «Дикарь» совсем недавно проходил испытание Льдом.

— Что это такое? — нехотя спросил Салин. Обрывать Мещерякова, как и всякого вошедшего в раж болтуна, правила работы с «человеческим фактором» категорически запрещали.

Мещеряков устроился поудобнее, усевшись вполоборота к Салину.

— Внешне все просто, — начал он, явно польщенный вниманием. — Берется большой кристалл кварца из Луксора. В этом египетском городе был храм бога Тота, а стоял храм на кварцевом грунте. Можете себе представить, что впитал в себя камень! Если долго смотреть на подсвеченный кристалл, то неминуемо впадете в транс. Но тут-то и происходит невероятное. В отключенное сознание врывается сонм образов, так мы ощущаем воздействие энергий, записанных в камне, как на магнитной ленте. А место это было страшным. И видения соответствующие. Один наш подопытный описывал такие картины, что Босх вам бы показался жалким мазилкой.

— Иными словами, Лед — это опыт смерти? — Салин коллекционировал альбомы живописи и сейчас отчетливо вспомнил картины Босха.

— Правильно, Виктор Николаевич! — глаза Мещерякова наполнились искренней радостью. — Но это не просто переживание личного конца, как бывает при клинической смерти. О! Здесь на вас выплескивается водопад смертей, тысячи переживаний конца бытия, часто — под дикими пытками. Представляете, что приходится выдержать испытуемому?!

— С трудом. — Салин провел ладонью по щеке, сбрасывая наваждение. Общаясь с Мещеряковым слишком долго, он замечал, что сознание без всяких кристаллов иногда временно отключалось, голову заполняла вязкая муть, мысли тонули в ней, как мухи в густом сиропе.

— Не одна, а миллионы смертей! — Мещеряков перевел дух и уже другим, просящим тоном закончил: — Скажите, нельзя ли получить этот экземпляр для исследований? Глупо было бы терять такой человеческий материал.

— Предоставьте нам судить, кого карать, кого миловать, господин Мещеряков, — отрезал Салин, откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну. Разговор окончен.

Упорные тренировки превратили его тело в самое совершенное оружие. Занятия по специальным методикам сделали мозг бортовым компьютером боевой машины. Раз за разом сдвигая планку возможного. Учителя развили его способности до того уровня, когда уже не существует невозможного. Они же учили его скрывать все, что делает его отличным от массы. Внутри он давно стал чужаком для большинства, выставить же свою чуждость напоказ означало подвергнуть себя смертельному риску.

Он был вынужден ограничить ежедневные упражнения обычной зарядкой и регулярным посещением тира. Навыки, полученные от Учителей Ордена, требовали ежедневных упражнений. Их приходилось проводить в редкие минуты одиночества — ночью или по утрам.

«Медитация на оружие» — прием психологической настройки на индивидуальное оружие, делающий его частью тебя самого, можно было отрабатывать в любой обстановке. Достаточно было достать нож из ножен и непринужденно поигрывать им. Вряд ли кто-то способен был догадаться, что в эти минуты происходит с человеком и ножом.

Но сегодня Максимов решил провести тренировку в полном объеме. Вечером предстоял выезд на задание. Интуиция подсказывала, что без силового контакта не обойдется. После завтрака он поднялся в свою комнату, плотно закрыл дверь, разделся догола, сел на пол, поджав под себя ноги и положив нож у сомкнутых ковшиком ладоней.

* * *

…Тело сделалось невесомым. Струя холодного воздуха из распахнутого окна проходила его насквозь, не встречая препятствия. Сердце превратилось в яркую серебристую звезду. Мерно вздрагивало, выплескивая из себя серебристо-синие протуберанцы. Они сливались в перекрестья светящегося креста. Вертикальный столб свечения упирался в скрещенные ноги, верхняя часть, разбившись на тысячи острых лучей, сиянием окружала голову. С плеч, разведенных в стороны горизонтальным столбом света, свечение стекало вниз по рукам змеящимися струйками, собиралось в дрожащее, как ртуть, озерцо в сложенных ковшиком ладонях.

Он разжал ладони, капельки фосфоресцирующего свечения задрожали на кончиках пальцев. Он осторожно взял стилет. Он был холодным и неживым. В такт ударам сердца свечение стало стекать по клинку, медленно заполняя его ровным серебристым светом. Рукоять в его ладонях стала теплой, и когда на самом кончике острия вспыхнула маленькая звездочка, задрожала в такт ударам человеческого сердца, нож ожил.

Он легко, как проснувшаяся птица, вспорхнул вверх, перевернулся, пряча жало клинка под ладонью, скользил вниз и неожиданно рванулся влево, выставив стальной клюв. Обозначив удар рукоятью вперед, полетел вправо, перевернулся в воздухе, снизу вверх чиркнув серебристым клинком.