«Нам нужна помощь, — подумал Натаниэль, — людям надо помочь. Они бегают кругами».

«Ну, это уж не наша за… Ага, я их вижу! Пошли!»

Шаг, прыжок — мы приземлились на крыше летнего театра, развернулись вокруг центрального столба, выстрелили четыре раза. Три гибрида погибли; четвертый, встревоженный смертью товарищей, шарахнулся, отскочил, заметил нас и выпустил Спазм. Летний театр разлетелся в щепки, но мы ловко кувырнулись в сторону, съехали вниз по парусиновому навесу и, прежде чем наши сапоги коснулись земли, превратили сущность нападавшего в сноп потухающих искр.

Я ощутил укол совести. Решимость Натаниэля ослабла. Он замешкался. «Это… это же была Хелен Малбинди! Да, точно. Она…»

«Она давно уже мертва. Ты убил её убийцу. Шевели ножками! Вон там, у озера! Видишь ребятишек? Скорее!»

Лучше не останавливаться. Лучше об этом не думать. Главное — сражаться[106].

Прошло десять минут. Мы стояли под дубом в центре парка. Рядом курились останки ещё двух джиннов.

«Ты не замечаешь в наших духах ничего странного? — подумал я. — В смысле, такого, что было бы заметно».

«Глаза? Они у них иногда светятся».

«Глаза-то глазами, но я имел в виду ауры. Они вроде как выросли».

«И что это означает?»

«Не знаю я. Такое впечатление, что им вроде как тесно в человеческих телах».

«Ты думаешь…»

«Духи, которых призвал сюда Факварл, все очень могущественны. Быть может, они становятся ещё сильнее оттого, что подкормились. И если…»

«Погоди. Там, у озера…»

И мы бросились дальше.

Мы гоняли по парку взад-вперёд, среди павильонов и детских площадок, беседок и дорожек, всюду, где мельком замечали крадущиеся, хищные движения. Временами джинны замечали нас и пытались дать сдачи. Чаще нам удавалось подкрасться незамеченными. Перед мощью посоха никто устоять не мог, а семимильные сапоги переносили нас с места на место прежде, чем кто-либо успевал нас заметить. Натаниэль был холоден и решителен, с посохом он с каждой минутой управлялся все искуснее. Что до меня, то, возможно, дело было в адреналине, бурлящем в нашей общей крови, а может быть, и нет, но я мало-помалу начал получать огромное удовольствие. Во мне постепенно просыпалась былая кровожадность, бешеная радость битвы, которую я ощущал в первых египетских войнах, когда ассирийские утукку маршировали через пустыни и тучи стервятников застилали все небо. Это была любовь к проворству и ловкости, к тому, чтобы бросать вызов смерти и побеждать её; это была любовь к свершению новых подвигов, о которых будут рассказывать и петь у лагерных костров, пока не закатится солнце. Это была любовь к энергии и силе.

Это тоже была часть разлагающего влияния Земли. Птолемей бы этого не одобрил.

Однако это все же куда лучше, чем быть пирамидой из слизи.

Я кое-что заметил и мысленно подтолкнул Натаниэля. Он застыл посреди поля, чтобы приглядеться получше. Мы чуть-чуть постояли, поразмыслили. Посох мы держали горизонтально, небрежно сжимая его в руке. Он светился и потрескивал, набалдашник его слегка курился белым дымком. Земля у нас под ногами почернела и обуглилась. Вокруг валялись трупы, туфли, куртки, листовки. Дальше — горящие деревья и тёмная пропасть ночи.

Вдали, за парком, отсветы огней большого Хрустального дворца. Внутри, бросая тени на лужайку, двигались далекие фигуры. Рассмотреть их как следует мы не могли — слишком велико было расстояние.

«Ноуда? Факварл?»

«Может быть…»

«Берегись!»

Кто-то приближался к нам слева. Мы вскинули посох, но атаковать не спешили. Из темноты появился мужчина — человек, с почти невидимой аурой. Он был без ботинок, в разодранной пополам рубашке. Он проковылял мимо нас, оставляя кровавые следы. На нас он даже не оглянулся.

«Какой кошмар!» — подумал Натаниэль.

«Да ладно тебе, мужика тоже можно понять. За ним только что гонялось сорок демонов».

«Я не о нём. Я об этом. Обо всем».

«А-а. Да. Да, кошмар».

«Так ты думаешь, их всего было сорок?»

«Этого я не говорил. Мудрый воин…»

«А убили мы сколько?»

«Не знаю. Не считал. Но сейчас их тут уже не так много».

Центральная часть парка практически опустела. Как будто бы кто-то проколол невидимый мех или преграду и поток лихорадочно метавшихся людей хлынул туда и мало-помалу иссяк.

Натаниэль шмыгнул носом и утёрся рукавом. «Тогда, значит, Хрустальный дворец. Тут мы, считай, управились».

Шаг, другой… мы неслись над лужайками; через подстриженные изгороди, клумбы, водоемы, журчащие фонтанчики. Натаниэль замедлил движение сапог, и мы огляделись.

Хрустальный дворец вздымался в центре парка, точно выбросившийся на берег кит, длиной в двести метров и шириной в сто. Он практически целиком состоял из стеклянных панелей, закрепленных в сети железных балок. Наружные стены были закругленные, плавно уходящие ввысь; там и сям над ними торчали малые купола, шпили, башенки и коньки. На самом деле это была не более чем огромная теплица, только вместо плесневеющих помидоров и мешка компоста там росли пальмовые деревья, струился искусственный ручей, вились мостики и переходы, стояли сувенирные магазинчики и ларьки с едой и находилось множество прочих замшелых развлечений[107]. Тысячи электрических ламп, подвешенных на балках, освещали дворец днём и ночью. В обычные дни это было любимое место простолюдинов, желавших убить время.

Прежде я редко приближался к дворцу: мою сущность плющило от его железного скелета. Однако теперь я был надежно защищен телом Натаниэля, и железо меня не волновало. Мы поднялись на крыльцо восточного входа. Здесь тропическая растительность и пальмы плотно прижимались к стеклу изнутри, за ними почти ничего видно не было.