в Европе. Такой процесс, по всей видимости, продолжится.

— Так вы согласны с тем, что Гольфстрим остывает?

— Вероятно, остывает, а может быть, меняет свое направление. Пока трудно сказать. Но то, что он нестабилен, — факт! Тот Гольфстрим, который обогревал Европу, делает это со все меньшей охотой. И причины такого явления тоже лежат в области астрофизики…

— Андрей Петрович, послушав вас, невольно приходишь к выводу: что бы мы ни делали, ничего плохого не случится.

— Конечно, это не так. Экологический вред, который способно нанести человечество самому себе, исключительно велик. Мы загрязняем промышленными отходами реки, вредными выхлопами — атмосферу. Количество опасных газов, выделяемых в результате работы промышленности и автомобильных выхлопов, должно быть резко сокращено. Мы, конечно же, чудовищно вредим, но не столько планете и климату, сколько самим себе…

— Но в то же время ничего особо не делается.

— К сожалению, да. Делается очень мало. Не так давно было опубликовано постановление правительства о том, что в Байкал фактически разрешено сбрасывать сточные воды. А между тем Байкал — это 20 процентов мирового запаса пресной воды. Настанет время, когда мы будем строить не нефтепроводы, а водопроводы и продавать байкальскую воду дороже, чем нефть. Ведь запасы чистой пресной воды на планете иссякают»[288].

А в интервью корреспонденту русской службы Би-би-си (BBC) Джонатану Молдаванову (псевдоним поэта и советского диссидента Юрия Иосифовича Колкера. — Прим. авт.) Андрей Петрович подсчитывает финансовые убытки от политизации темы экологии.

Юрий Колкер задает Андрею Петровичу первый колкий вопрос:

«— Не означает ли это, что в Мадриде, что называется, погорячились?

— Более чем погорячились. Целый ряд документов, представленных в Организацию Объединенных Наций противниками гипотезы глобального потепления, бесследно исчез. На конференции эти документы не фигурировали. Подход был заведомо однобоким, изложение — односторонним. Нас, убежденных, что никакого потепления нет, даже не выслушали.

— Но если на один и тот же вопрос о глобальном потеплении специалисты дают два противоположных ответа, то, вероятно, вопрос этот невероятно сложен и запутан. Быть может, совсем непросто поставить планете термометр?

— Нет, это очень просто. Имеется несколько надежных способов измерения температуры. Прежде всего, замеры поставляет гидрометеорологическая служба. Она измеряет температуру ежедневно и ежечасно, по всей Земле, в поверхностном слое и специальными шарами-зондами в нижних слоях атмосферы и в нижних слоях тропосферы, до 40 километров. То есть мы имеем прямые измерения в тысячах метеостанций. Эти материалы публикуются, ими обмениваются, на их основании построены графики изменения температуры. Кроме того, сущестуют спутники, которые ведут измерение температуры поверхности суши, океана и приводных слоев воздуха. Так вот, за последние 30 лет все эти данные показывают, что идет очень слабое, но — похолодание. Ни о каком потеплении речи быть не может. Верно, что количество углекислого газа увеличилось за это время на 80 %, но важно понимать, что это послужило на благо Земли, поскольку увеличило кэффициент фотосинтеза — попросту говоря, растения стали расти быстрее и лучше…

— Обыкновенно говорят, что потепление наступило вследствие увеличения выбросов углекислого газа, главным образом промышленного. Из вашей лекции я понял, что люди меняют местами причину и следствие.

— Есть два очень интересных источника сведений о прошлом Земли: бурение скважин в Антарктиде и Гренландии. Скважины уходят в толщу льда на глубину в несколько тысяч метров. Берутся образцы керна, в этом керне находятся пузырьки воздуха тех эпох, когда откладывался снег, а в пузырьках — состав атмосферы. Современными тончайшими методами мы устанавливаем количество углекислого газа и других газов, количество кислорода, температуру, при которой выпадал снег, и целый ряд других характеристик. Хорошо прослежены все классические ледниковые периоды, периоды потепления и соответствующее им количество углекислого газа в атмосфере. И вот оказалось, что углекислый газ не предшествует потеплению, а идет после потепления, что вполне объяснимо: 90 % углекислого газа растворено в Мировом океане, и процесс изъятия углекислого газа из воды бесконечен…

— Но ведь нельзя отрицать, что количество углекислого газа, выбрасываемого в последнее столетие, выросло от сжигания большого количества топлива. Какова доля выбросов СО2, связанных с хозяйственной деятельностью человека?

— Это проценты от общего оборота углекислоты в природе, не десятки процентов, а проценты. Но будь тут хоть десятки процентов, ниоткуда не следует, что это плохо. Колебание количества углекислоты объясняется сезонными колебаниями… Громадный вклад, кстати, вносят катастрофические лесные пожары, которые видны из космоса. Еще важнее вулканы. Наиболее интересны карбонатитовые вулканы в Африке. Они извергают соду, в состав которой входит углерод. Откуда в недрах берется углерод — на это отвечает теория дрейфа континентов, когда у нас целые слои морских осадков уходят под континентальные плиты, но это уже другой вопрос…

— Если мне память не изменяет, вы не в первый раз публично выступаете с разоблачением псевдонаучных мифов?

— Да, не в первый. Например, два года назад в Кембридже я читал лекцию, которая называлась „Миф о глобальном потеплении и озоновых дырах“. Пришло очень много народа, что весьма необычно для Кембриджа, в том числе и очень крупные ученые, включая нобелевских лауреатов. Мне задавали множество вопросов, но ни один противник озоновых дыр и глобального потепления не пришел и не выступил, не защитил своих позиций.

— Не напомните ли нам историю мифа об озоновых дырах?

— Впервые об озоновой дыре заговорили в 1957 году, во время так называемого Международного геофизического года, когда английские ученые провели измерения количества озона над Антарктидой и обнаружили значительные колебания толщины озонового слоя. Действительно, в конце полярной зимы и в начале полярной весны количество озона сокращается на десяток, два десятка, а то, бывает, и три десятка процентов, но потом, по мере наступления полярного лета, количество озона увеличивается и снова выходит на прежнюю норму. То есть происходит колебательный процесс. Сейчас мы знаем, что в течение двух месяцев наблюдается утончение слоя, и в эти месяцы возрастает количество ультрафиолетового света, вредного для всего живого. Потому что этот свет уничтожает бактериальную форму существования, а ведь жизнь на суше стала возможной 800 миллионов лет назад, во время палеозоя, только благодаря появлению озонового слоя. Возник же озоновый слой в результате облучения Солнцем народившейся атмосферы. Постепенно он стал щитом, оберегающим поверхность континентов, и жизнь из океана вышла на сушу. Дорогу сложным организмам проложили бактериальные формы, защищенные от ультрафиолета озоновым слоем. Мы, да и не только мы, зависим от бактерий.

— Вы имеете в виду утверждение Джеймса Лавлока (Джеймс Эфраим Лавлок, независимый британский эколог и футуролог, профессор, доктор философии, автор гипотезы о Земле как живом суперорганизме. — Прим. авт.), что по отношению к бактериям вся флора и фауна, включая людей, — не более чем паразиты, и если человечество погибнет, то природа, сохранившая бактерии, что называется, и бровью не