Геккерены избрали для себя в те дни ту линию поведения, которая выставляла их в самом выгодном свете. Дантес демонстрировал свое безоблачное счастье, держался вблизи супруги, так что окружающим картина их семейного счастья представлялась самой идиллической. На этом фоне мрачный и раздраженный Пушкин своим поведением вызывал недоумение. Друзья поэта продолжали обсуждать ситуацию, нежелание его общаться с Дантесом. Тургенев после одного из вечеров у Вяземских записывает: «…о Пушкиных, Гончаровой, Дантесе-Геккерне». Друзья, стремившиеся предотвратить дуэль любым путем, старались убедить Пушкина: раз он уверен в невинности своей жены, в чем уверены и они сами, да и в свете на самом деле убеждены в том же, то зачем мучиться? не лучше ли если не примириться с Дантесом, то хотя бы соблюдать внешние нормы общения? На это Пушкин возражал, что ему недостаточно уверенности друзей и светского Петербурга, что до других, не принадлежащих к большому свету кругов, информация доходит в искаженном виде, распространяется по России, которой он принадлежит, и что ему дорого его незапятнанное имя в глазах всех, а не избранных.

То, что Дантес всего лишь ловко исполнял роль счастливого молодожена, вводя в заблуждение окружающих, понял позднее Александр Карамзин, писавший: «А Дантес, руководимый советами своего старого неизвестно кого, тем временем вел себя с совершеннейшим тактом и, главное, старался привлечь на свою сторону друзей Пушкина. Нашему семейству он больше, чем когда-либо, заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже П., его любви к Екатерине Г., всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности». Более наблюдательный Жуковский тотчас отметил неискренность поведения Дантеса: «После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиною. — При тетке ласка к жене; при Александрине и других, кои могли бы рассказать, des brusqueries[125]. Дома же веселость и большое согласие». То, что происходило вокруг Натальи Николаевны, замечали почти все. Тургенев после детского бала у Вяземских, состоявшегося 15 января, в день рождения их дочери Надежды, лаконично отметил в дневнике: «Пушкина и сестры ее». Поэт на этом балу сказал Екатерине Николаевне: «Берегитесь, вы знаете, что я зол, и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастие, когда хочу». У самих Пушкиных что-то (неизвестно, что именно) отмечали 16 января. К обеду у них собрались гости, а об угощении свидетельствует записка Пушкина в ресторан Фильета с просьбой о присылке паштета из гусиной печенки на 25 рублей, а в погребе Рауля в этот день было куплено восемь бутылок вина.

Семнадцатого января Пушкин получил письмо от П. А. Осиповой с сообщением о приезде в Петербург ее дочери, баронессы Е. Н. Вревской, а от привезшей письмо гувернантки узнал и записал на его последней странице адрес: «8 линия. Вревская». На другой день он навестил Евпраксию Николаевну, о чем она написала мужу: «Вчера я была очень удивлена появлением Пушкина, который пришел меня повидать, как только узнал о моем приезде… Он меня очень благодарил за твое намерение купить Мих. Он мне признался, что он ничего другого не желал, как чтобы мы стали владельцами этого имения. Он хотел нам продать свою часть». Евпраксия Николаевна еще в начале января приехала в Петербург из своего Голубова, но только теперь Пушкин узнал ее адрес и с тех пор часто и подолгу бывал у нее вплоть до дня, предшествовавшего дуэли с Дантесом. Ей пересказывал он все те сплетни, которые рождались в свете по поводу его семейной жизни. На ее взгляд, все это был вздор, но Пушкин видел в нем посягательство на свою честь и святость семейного очага. Пересказывал он и то, что передавала ему Наталья Николаевна, что, по мнению Вревской, подливало масло в огонь и будоражило и так чрезвычайно раздраженного Пушкина. Откровенный с Евпраксией по давней привычке, он представал перед ней, мучимый ревностью и, как она полагала, двусмысленностью своего положения.

Между тем в свете продолжали отмечать свадьбу Дантеса и Екатерины Николаевны. Рауты и вечера следовали один за другим. В понедельник 18 января Пушкины посетили раут у саксонского посланника Люцероде, где в честь молодых устроены были танцы. Тургенев в этот вечер имел разговор с Натальей Николаевной, записав в дневнике, «…долго говорил с Нат. Пушкиной и она от всего сердца». Вяземский писал: «…В полночь поехал к Люцероде, которые устроили вечер для молодых Геккеренов. Вечер был довольно обычный, народу было мало». Таким образом, существует два свидетельства об этом вечере, причем в первом прямо говорится о присутствии на вечере Натальи Николаевны, но ни в одном нет указания на то, что Пушкин также был у саксонского посланника. Представляется маловероятным, чтобы Пушкин отпустил жену одну на вечер с танцами, на котором заведомо должен был присутствовать Дантес, однако несомненных свидетельств его пребывания у Люцероде нет. Если учесть, что намерение превратить обычный раут в танцевальный вечер могло возникнуть в последний момент, то не исключено, что Пушкин отпустил дам одних.

Всю эту неделю, когда Дантес был освобожден от несения службы, а празднества в честь новобрачных следовали одно за другим, свет хотя и отметил внимание к Наталье Николаевне со стороны новоявленного родственника, но не увидел в нем ничего нового, а лишь счел возвращением к старому. Но уже через два дня был замечен резкий перелом в поведении Дантеса: он стал проявлять дерзость по отношению к Наталье Николаевне. Обычно считается, что Дантес начал бравировать, чтобы доказать всем, что он не боялся дуэли. Однако это не совсем логично: общественное мнение и так было на его стороне. Произошел некий случай, в корне изменивший поведение Дантеса по отношению к Наталье Николаевне. И этим случаем представляется подстроенное Идалией Полетикой свидание Дантеса с женой Пушкина.

Отвергнув современную гипотезу о том, что свидание это состоялось 2 ноября 1836 года, попытаемся датировать его. Одним из документов, указывающих на время этого подлого действия со стороны Дантеса и Идалии Полетики, является письмо Александры Гончаровой брату Дмитрию от 19 января, в котором она сообщает: «Всё кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом. Катя у нас не бывает; она видится с Ташей у тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже один раз там обедала, но признаюсь тебе откровенно, что я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего, я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда». В этом письме Александрина, от которой, как она не раз говорила, ничто не может укрыться, пропустила две страницы, написав при этом очень выразительно: «…не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила, и там, может быть, скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой». К числу этих тайн относится в первую очередь история подстроенного свидания. Не случайны в письме Александрины слова: «То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску». Свидание произошло в квартире А. М. Полетики в Кавалергардских казармах. По рассказу барона Густава Фризенгофа, речь идет уже о женатом Дантесе. До 18 января, пока Дантес был освобожден от несения службы, он вряд ли стал бы появляться в казармах своего полка. Наконец, только после того, как произошла эта встреча и Наталья Николаевна наотрез отказала Дантесу в его притязаниях, он в отместку мог публично вести себя с ней так вызывающе дерзко, что это было замечено в свете спустя несколько дней.