Стенограммы заседаний Верховного совета обороны и другие секретные документы убедительно доказывали, что Сербия контролировала и направляла действия армии боснийских сербов на территории Боснии и Герцеговины. В них раскрывались детали того, как Белград финансировал и поддерживал боснийских сербов. Они показывали, что армия боснийских сербов, формально отделившаяся от югославской армии в 1992 году, фактически оставалась ее придатком. Документы доказывали, что сербские войска, в том числе и подразделения тайной полиции, сыграли важную роль в захвате Сребреницы и подготовке массовых убийств. Может быть, меня осудят за эти слова… Но я должна расставить все точки над i.

Во второй части своего решения Международный уголовный суд двенадцатью голосами против трех постановил, что Сербия «нарушила обязательство предотвратить геноцид», и это относилось к резне в Сребренице в 1995 году. Судья Хиггинс заявила, что белградские власти отлично понимали, что в Сребренице может начаться настоящая резня. Однако Сербия «не продемонстрировала никакой инициативы по предотвращению этих событий и никак не попыталась предотвратить совершенные там преступления». В постановлении говорилось, что утверждения Сербии о своей полной неспособности предотвратить резню, «не выдерживают критики, поскольку известно о влиянии» этой страны на армию боснийских сербов.

Суд постановил, что финансовая компенсация за неспособность предотвратить геноцид в Сребренице не может считаться адекватным средством. Более уместным, по мнению суда, была бы декларация, в которой Сербия признавала свою неспособность исполнить обязательство по предотвращению геноцида.

В тот день мы с моими юристами собрались, чтобы обсудить вопрос о том, можно ли использовать решение Международного уголовного суда для дипломатических усилий по оказанию давления на Белград с целью ареста оставшихся на свободе обвиняемых. Суд постановил, что Сербия нарушила Конвенцию по предупреждению и наказанию преступления геноцида (эта страна стала первой, к которой была применена данная конвенция), так как не смогла арестовать и передать Международному трибуналу Младича и Караджича. Постановление суда давало нам убедительные аргументы, с которыми мы могли обращаться к странам Евросоюза. Неужели они действительно хотят иметь дело с государством, которое нарушило конвенцию по геноциду? А как же быть с убеждениями и принципами? Как быть с принципом «никогда снова»?

27 февраля 2007 года я написала канцлеру Федеративной Республики Германия Ангеле Меркель. В этом году Германия занимала пост президента Евросоюза. В своем письме я указывала на то, что Международный уголовный суд постановил, что Сербия не смогла предотвратить совершение геноцида в Сребренице и не наказала виновных, в том числе Ратко Младича. Я написала: «Как показывает прошлый опыт, только непрекращающееся давление и четкость позиции Евросоюза могут заставить Сербию сотрудничать. Во имя правосудия и торжества закона крайне важно, чтобы Евросоюз придерживался ранее занятой принципиальной позиции, и чтобы переговоры по стабилизации и ассоциации возобновились лишь после того, как Сербия арестует и выдаст трибуналу Ратко Младича».

Через неделю я получила вежливый ответ.

На последней неделе мая 2007 года, через несколько месяцев после парламентских выборов, политические лидеры Сербии наконец-то смогли сформировать новое правительство. В это же время прокурорская служба направила в страну двух опытных следователей по вопросам нарушений прав человека и военным преступлениям. Для наблюдения за усилиями нового правительства по аресту и выдаче последних обвиняемых в Белград прибыли Стефания Фриз и Влатка Михелич. Ситуация начала развиваться.

31 мая 2007 года количество оставшихся на свободе обвиняемых сократилось с шести до пяти. Власти Республики Сербской наконец-то произвели первый арест. Впрочем, особых усилий с их стороны не потребовалось. Местонахождение Здравко Толимира, второго человека после Ратко Младича, выяснили люди Булатовича, а не боснийские сербы. Генерал находился в квартире, расположенной по соседству с домом одного из родственников Младича. Толимир был единственным человеком в армии боснийских сербов, который мог открыто выражать несогласие с Младичем. Он не был коррупционером и всегда жил сурово и просто, как православный монах. Младич ему полностью доверял, и Толимир был ключом к его защите.

Сербы никогда не сообщали мне о том, как был произведен этот арест. Коштуница, несмотря на все обещания, был противником арестов военных преступников. По каким-то причинам, которых я была не в состоянии понять, он хотел создать впечатление, что Сербия не причастна к аресту Толимира. Мы знали, что генерал болен, и что люди Булатовича следят за его врачами и женой. Возможно, благодаря этому и удалось выяснить его местонахождение. Сербский спецназ арестовал Толимира после того, как он отказался сдаться добровольно. Судя по всему, Булатович связался с полицией Республики Сербской и сообщил им, что Младич или кто-то из его близких собирается пересечь границу Сербии и Боснии и Герцеговины. Полиция боснийских сербов прибыла в город Братунац, расположенный на берегу реки Дрина, разделяющей два государства. Сербские власти обеспечили Толимиру переход через реку. Полиция Республики Сербской обнаружила его в полном одиночестве. Он шел в сторону деревни Сопотник. Толимир отказался отвечать на любые вопросы. Его доставили в столицу Республики Сербской, Баня-Луку, и там власти передали его европейскому военному контингенту. По заранее разработанной процедуре войска НАТО доставили генерала в Гаагу. Толимир не жаловался на то, как обращались с ним в Боснии. Командиры натовского контингента рассказали, что он сохранял спокойствие и много говорил о своей жизненной философии и о контроле над разумом. Власти боснийских сербов позднее сообщили мне, что Толимир никогда не принял бы участия в подобном фарсе только для того, чтобы Коштуница мог сказать, что ни один из обвиняемых трибуналом не был арестован на сербской земле. (Один из полицейских даже пошутил, что сербские власти считают Республику Сербскую подходящим местом для хранения «ядерных отходов».)

Арест Толимира застал меня врасплох. Настроение у нас поднялось. Казалось, арест Младича не за горами. На первых слушаниях в судебной палате Толимир был очень раздражен. Он не обращал внимания на приказы судей, не вставал при их появлении. Он снял наушники, через которые транслировался синхронный перевод слушаний. Он не хотел слышать, как секретарь суда зачитывает восемь пунктов обвинительного заключения. Толимира обвиняли в причастности к геноциду и другим преступлениям, связанным с резней в Сребренице. Генерал отказался признать себя виновным и потребовал, чтобы трибунал расследовал его «незаконное задержание и похищение», совершенные «преступной группировкой». Уверена, он чувствовал себя преданным собственным народом. Я не понимала, почему Булатович не задержал Толимира дольше, чтобы допросить его о местонахождении Младича.

В течение нескольких месяцев я планировала длительную поездку в Белград с тем, чтобы мой приезд совпал с формированием нового правительства. Я хотела остановиться в отеле «Хайатт», встретиться с максимально возможным количеством официальных лиц, потребовать от них ареста последних обвиняемых трибуналом и оказать на сербское правительство предельно сильное давление для выполнения им международных обязательств. Арест Толимира за несколько дней до начала моей поездки лишил меня веских аргументов. В правительственных кабинетах Белграда я слышала все тот же знакомый рефрен: «Сербия должна выполнить все обязательства по отношению к трибуналу по Югославии и как можно быстрее». Но на этот раз те же слова произносили сербские министры, шефы полиции и руководители секретных служб.