Наконец, полуразрушенная пирамида окончательно убедила жрецов и чиновников, что Хоремсеб пытался уничтожить и изгладить все видимые следы преступлений.

Когда солдаты очистили вход в пирамиду, заваленный кирпичами и оторванными каменными плитами, жрецы и военачальники прошли вовнутрь.

Здесь перед ними предстал во всем своем ужасном величии колоссальный идол хеттов — кровавое божество, так дерзко проникшее в самое сердце победоносного Египта, чтобы на протяжении многих лет питаться кровью его детей.

— А! — вскрикнул Аменофис со сверкающим взором. — Нечестивый святотатец! Так вот истинная причина твоего пренебрежения ко всем религиозным обрядам! Сколько раз напоминал я ему, что он обязан исполнять свой долг по отношению к богам. Теперь я понимаю, почему он оставался глух к моим увещеваниям, Но Озирис, утомленный его преступлениями, открыл истину.

— Да, я тоже уже давно подозревал его, — заметил Рансенеб. — Но что значит гнилостный запах, наполняющий это нечестивое место? Нет ли здесь трупа какой — нибудь жертвы?

Солдаты при свете факелов обыскали все уголки, но все было тщетно. Наконец они заметили между ног колосса дверцу и открыли ее.

Оттуда пахнул отвратительный запах. Однако все жадно наклонились вперед, чтобы видеть, что вытащат солдаты из чрева идола.

Сначала показались обгорелые останки и обуглившиеся кости, затем вытащили объемистый предмет из груды влажного пепла, что доказывало, что очаг был внезапно залит.

Это было тело женщины, покрытое ужасными ожогами, почерневшее, но не сгоревшее. Когда труп был вынесен на свет, все увидели на боку зияющую рану. Текшая ручьем кровь обуглилась и образовала черный пояс вокруг бедер. Меньше всего было обезображено лицо. На черепе местами висели пучки густых рыжих волос, приклеившихся предсмертным потом или кровью ко лбу.

Окаменев от ужаса, все смотрели на эти человеческие останки со скрюченными членами и с искаженным лицом, на котором замерло выражение нечеловеческих страданий. Вдруг Кениамун глухо вскрикнул, зашатался и отпрянул назад.

— Что с тобой? — спросил Рансенеб, подхватив воина.

— Это Нефтиса, — прошептал Кениамун. Он был настолько потрясен, что никак не мог вернуть себе хладнокровие.

С минуту царило мертвое молчание. Это страшное открытие тяжело давило всех.

Вдруг один из жрецов нагнулся и схватил почерневшую руку трупа. Сжатый кулак что — то держал. С усилием разогнув обугленные пальцы, он увидел увядшую пурпурную розу, прижатую к уцелевшей белой, нежной ладони.

— Неопровержимое доказательство виновности Хоремсеба, сохраненное небесным правосудием в руке самой жертвы! — торжественно сказал старик. — Этот цветок, совершенно схожий с собранными Ромой, окончательно рассеивает последние сомнения относительно преступлений, совершенных в Фивах.

Пока все это происходило внутри дворца, по городу уже распространился слух о следствии в таинственном жилище и о серьезных обвинениях, предъявленных Хоремсебу. Стоявшие у входа часовые подтверждали эту новость.

Мало — помалу огромная толпа любопытных, среди которых были и люди высших каст, собралась вокруг дворца. Всеми овладело лихорадочное волнение. Говорили о совершенных преступлениях, о доказанных убийствах и неслыханном святотатстве. Вся ненависть, годами копившаяся в душе, прорвалась теперь наружу.

Комиссия решила, что Рома с Кениамуном и отрядом солдат отправится в Сэс. Если виновный еще там, они должны будут его арестовать и отнять у него Нейту, которую, согласно приказу царицы, следовало отвезти в Фивы.

Аменофис оканчивал письмо к главному жрецу храма Нейт в Сэсе, которое должен был взять с собой Рома, когда прибежал перепуганный молодой воин, присланный Антефом. Он просил жрецов отправиться как можно скорей во дворец Хоремсеба, где происходят ужасные вещи.

Привилегированные люди, допущенные к осмотру таинственного жилища, которое так долго было загадкой для всех, занимались подробным осмотром великолепных комнат, волшебных садов и мест диких оргий, убийств и колдовства, которыми князь развлекался. Среди любопытных было несколько юношей и девушек, неосторожно приведенных родителями. Молодые люди вынули из вазы, служившей Изисе и Саргону для передачи писем, целый букет роковых роз. Заговорщица бросала их туда, чтобы избавиться от этих смертельных даров.

Безумцы не подозревали об опасности, жадно вдыхали отравленный аромат и, охваченные внезапным вожделением, позабыли и стыд и сдержанность. С большим трудом перепуганные родители растащили несчастных и отвели домой. Тем не менее, яд так сильно подействовал на молодые организмы, что многие долго были помешаны, а одна девушка так и осталась безумной.

Не успело улечься волнение, вызванное этим случаем, как внимание воинов привлекли крики, раздававшиеся во дворах и зданиях, назначенных для домашних работ. Несчастные рабы в ужасе метались, бились головой о стены или с тоской наклонялись над своими товарищами, неподвижно лежавшими возле опустошенных мисок для еды. Некоторые падали, чтобы уже больше не подняться. Вне себя от ужаса, Антеф послал за жрецами. Когда те прибыли, им осталось только констатировать смерть всех несчастных, поевших провизии, найденной во дворце. С ними вместе погибло несколько солдат, соблазнившихся вином, которое, как и все остальное, Таадар отравил перед отъездом.

Онемев от ужаса, жрецы ходили среди этих неслыханных жертвоприношений, глядя на мужчин всех возрастов и на очаровательных юных девушек, лежавших группами, как цветы, срезанные серпом. Все, что забавляло глаз Хоремсеба танцами и услаждало его слух пением, погибло. Все эти уста сомкнулись и не могли уже обвинить князя перед земными судьями. Громадное число этих новых невинных жертв потрясло даже самых мужественных.

Хотя Хоремсеб и не знал о последних преступлениях мудреца, тем не менее, на его голову обрушилась ярость, разбуженная этим злодеянием. Ропот порицания и ужаса пронесся по всему Мемфису. Имя чародея проклиналось всеми, оно сделалось синонимом преступления. Сам образ князя, раздутый страхом и рассказами, принял размеры какого — то ужасного, фантастического существа, приносящего смерть всему, что к нему приближалось.

Дворец закрылся и стал недоступен, как и во времена своего блеска. Вход в него был запрещен под страхом смерти, стены охранялись, как крепость. В пустынных и молчаливых залах расположился Антеф с солдатами и несколькими помощниками.

Нейта и чародей беспрепятственно добрались до Сэса и были приняты с распростертыми объятиями старым жрецом, родственником Хоремсеба. Князь скрыл, конечно, от уважаемого Амени истинные причины своего бегства из Мемфиса. Он рассказал ему, что придворная интрига и соперничество в любви создали ему могущественных врагов и что он счел благоразумным скрыться с молодой девушкой, на которой хочет жениться, пока дело не устроится. Он умолял Амени дать ему убежище и оказать покровительство.

Старик жрец ни на минуту не усомнился в истинности рассказа. Освятив союз князя с Нейтой, он спрятал молодых супругов в своем небольшом домике за городом. Это жилище, к которому вела длинная аллея из платанов и сикомор, было окружено обширными фруктовыми садами и огородами, пересеченными тенистыми аллеями, ведущими в поля. Опасаясь быть открытым, Хоремсеб днем и ночью держал наготове лошадь, чтобы иметь возможность бежать при малейшей тревоге. Он предполагал послать в Фивы Нейту защищать свое дело перед Хатасу, и молодая женщина только и ждала для своего отъезда верного и удобного момента. Амени обещал помочь. В случае опасности Хоремсеб рассчитывал укрыться в неприступном убежище Сапзара и ожидать там помилования и восстановления в правах. В противном же случае он решил бежать из Египта, Нейте были известны все эти планы. Князь сообщил ей самые подробные сведения как о месте нахождения Сапзара, так и о возможности проникнуть в его мемфисский дворец при помощи потайной двери в стене. Молодая женщина при непредвиденных обстоятельствах должна была знать все способы сообщения с ним.