– Значит, вы не станете выступать свидетелем против Филиппа де Таверне перед королем или господином де Шуазелем?

– Свидетелем по какому поводу?

– По поводу его дуэли с моим братом.

– Если меня вызовут свидетелем, я скажу все, что знаю.

– А что вы знаете?

– Правду.

– Что вы называете правдой? Это ведь очень гибкое слово.

– Только не для того, кто умеет отличать добро от зла, справедливость от несправедливости.

– Понимаю: добро – это господин Филипп де Таверне, а зло – это виконт Дю Барри.

– Да, во всяком случае для меня, для моей совести.

– Вот кого я подобрала на дороге! – сказала Шон с раздражением. – Вот кто обязан мне жизнью! Вот какова его благодарность!

– Вернее будет сказать, что я не обязан вам смертью.

– Это одно и то же.

– Напротив, это совершенно разные вещи.

– Неужели?

– Я не обязан вам жизнью. Вы помешали своим лошадям отнять ее у меня, вот и все. И к тому же не вы, а кучер.

Шон пристально посмотрела на юного логика, который говорил, не выбирая выражений.

– Я могла бы ожидать, – отозвалась она с мягкой улыбкой и нежным голосом, – большей галантности от спутника, который во время путешествия столь ловко отыскивал мою руку среди подушек и мою щиколотку на своем колене.

Неожиданная нежность Шон и простота ее обращения произвели на Жильбера такое сильное впечатление, что он тут же забыл и про Замора, и про портного, и про завтрак, на который его забыли пригласить.

– Ну вот, вы снова милый, – сказала Шон, беря Жильбера да подбородок, – вы будете свидетельствовать против Филиппа де Таверне, не правда ли?

– Ну уж нет, – ответил Жильбер, – никогда!

– Отчего же, упрямец вы эдакий?

– Оттого, что виконт Жан был неправ.

– В чем же он был неправ, скажите на милость?

– Он оскорбил ее высочество, а господин Филипп де Таверне – напротив…

– Ну?

–..Был прав, защищая ее честь.

– Как видно, мы держим сторону принцессы?

– Нет, я на стороне справедливости.

– Вы сумасшедший, Жильбер, замолчите! Пусть никто в этом замке не услышит, что вы говорите.

– Тогда избавьте меня от необходимости отвечать, когда задаете вопрос.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Жильбер поклонился в знак согласия.

– Итак, малыш, что вы предполагаете делать здесь, если не желаете стать нам приятным? – спросила молодая женщина, тон которой стал довольно жестким.

– Разве можно становиться приятным, нарушая клятву?

– Господи, да где вы берете все эти красивые слова?

– Каждый человек вправе оставаться верным своей совести.

– Когда вы служите хозяину, он берет всю ответственность на себя.

– У меня нет хозяина, – простонал Жильбер.

– Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, дурачок, – сказала Шон, поднимаясь с ленивой грацией, – у вас никогда не будет и хозяйки. А теперь я повторяю свой вопрос: что вы собираетесь у нас делать?

– Мне казалось, что можно не быть приятным, когда можешь быть полезным.

– Вы ошибались: нам и так попадаются только полезные люди, мы от них устали.

– В таком случае я уйду.

– Уйдете?

– Конечно! Я ведь не просил, чтобы меня привозили сюда, ведь так? Значит, я свободен.

– Свободен! – вскричала Шон: непривычное для нее сопротивление начинало раздражать. – Ну уж нет! Лицо Жильбера приняло выражение твердости.

– Спокойно, спокойно! – сказала молодая женщина, увидев по нахмуренным бровям собеседника, что он не так легко откажется от своей свободы. – Предлагаю мир! Вы хороши собой, полны добродетели и тем самым будете очень забавны – хотя бы в силу противоположности со всем тем, что нас окружает. Но умоляю: оставьте при себе свою любовь к истине.

– Разумеется, ее я сохраню.

– Да, но мы по-разному это понимаем. Я прошу оставьте ее при себе, не провозглашайте культа истины в коридорах Трианона или в передних Версаля.

– Гм, – откликнулся Жильбер.

– Никаких «гм». Вы еще недостаточно образованны, мой юный философ, женщина еще может вас чему-нибудь научить. Первая аксиома: молчание – это еще не ложь. Запомните хорошенько!

– А если мне зададут вопрос?

– Кто же? Вы с ума сошли, Друг мой. Боже! Да кто, кроме меня, думает о вас на этом свете? Вы еще не прошли никакой школы, как мне кажется, господин философ. Порода, которую вы представляете, пока еще редкость. Нужно проехать немало дорог и исходить немало лесов, чтобы найти подобного вам. Вы останетесь со мной, и не пройдет и нескольких дней, как вы станете безупречным придворным.

– Сомневаюсь, – уверенно ответил Жильбер. Шон пожала плечами. Жильбер улыбнулся.

– Давайте на этом остановимся, – снова заговорила Шон, – К тому же вам надо понравиться только троим.

– И кто же эти трое?

– Король, моя сестра и я.

– Что для этого нужно сделать?

– Вы видели Замора? – спросила молодая женщина, уклоняясь от прямого ответа.

– Этого негра?

– Да, негра.

– Что может у меня быть с ним общего?

– Постарайтесь, чтобы вам так же повезло, мой дружочек. У этого негра уже две тысячи ливров ренты на королевском счету. Он скоро будет назначен дворецким замка Люсьенн, и тот, кто смеялся над его толстыми губами и цветом его кожи, станет перед ним лебезить, называть его «сударь» и даже «монсеньер».

– Только не я, сударыня.

– Неужели? – отозвалась Шон. – А мне казалось, что один из первых заветов философии гласит, что все люди равны?

– Именно поэтому я и не назову Замора монсеньером. Шон была побеждена своим собственным оружием. Теперь была ее очередь прикусить язычок.

– Значит, вы не честолюбивы, – заметила она.

– Почему? – с загоревшимися глазами спросил Жильбер. – Напротив.

– Вашей мечтой было, если не ошибаюсь, стать врачом?

– Я полагаю, что оказывать помощь себе подобным – прекраснейшее в мире занятие.

– Ну так ваша мечта осуществится.

– Каким образом?

– Вы будете врачом, и к тому же королевским врачом.

– Я? – вскричал Жильбер. – У меня нет понятия об элементарных вещах в области медицинского искусства… Вы смеетесь, сударыня.

– А вы думаете. Замор знает, что такое опускная решетка, машикули, контрэскарп? Нет, не знает, и это его не заботит. Это не мешает ему стать дворецким замка Люсьенн, со всеми привилегиями, связанными с этим титулом.