— Вы можете вспомнить, — спросил он, — что Филдинг сказал тогда после драки? Что-то ведь он сказал. Вспомните, пожалуйста.

— Да не помню я. Лютик... пес... смерд и ящик. Что-то типа того. Бред, короче, какой-то.

— А может, «лютый пес смердящий»?.. Потрясающе. Чистый перенос. Предатель Яго! Знаете что? Играете вы сильнее, чем я думал, но все равно это избиение младенцев. Давайте так. Если выигрываете вы, я плачу. Если ничья, то выигрываете вы — это будет с моей стороны акт доброй воли. Если выигрываю я, то я просто возьму у вас какую-нибудь одну вещь. Какую захочу, но лишь одну. — Он кивнул на кубик. — Все равно деньги сейчас— это просто анекдот или символ. Пола, статуса, фаллический символ. Ничего не забыл?

Ах ты лиса, подумал я. Ссылку на его драндулет я не мог не уловить. Мартину явно не давал покоя «фиаско».

— По рукам?

— По рукам.

И шансы свести к ничьей у меня были. Да, размен вышел не в мою пользу, ладью на коня, но я отыграл потерянную пешку и вступил в окончание, как уличный пес, рвущийся к дому — и к еде, теплу, укрытию. Диспозиция следующая. Белый король, пешка, ладья; черный король, пешка, конь. Пешки друг против друга на вертикали ферзевого слона. То есть, теоретически Мартин мог бы, наверно, и выиграть, но на моей стороне было время. Беседу он поддерживал, можно сказать, собственноручно — и все за счет своего времени. Теперь у меня оставалось девятнадцать минут, а у него — меньше семи... Наши пешки пошли в лобовую атаку, сопровождаемые королями. Его ладья загуляла по всей доске, приблизилась, снова отступила. Мой конь твердо держал рубеж. Сплошные пробки, объезды и тупики; любой решительный ход Мартина привел бы к вилке на короля и ладью. Тикали секунды. Я даже осмелился на вылазку конем, безобидно вклинившись между его ладьей и пешкой.

— Изумительно, — произнес он и сделал выжидающий ход королем.

Я жадно уставился на доску. Ладью можно было безболезненно скушать. Размен, потом сблокированные пешки — и ничья. Финита. По-моему, у меня даже приключился средней силы стояк, когда я склонился к Мартину и проговорил:

— Друг, надеюсь, ты это серьезно, потому что взять ход обратно я не позволю. Удваиваю.

— Удваиваю.

— Удваиваю.

— Удваиваю.

Я откинулся на спинку и стал смаковать скотч. Какая роскошь — даже с перекошенной мордой, в съемной берлоге, на пределе сил. Пусть Мартин осознает, что его ждет. Я возьму его ладью конем. Он возьмет моего коня — или сдаст партию. Итак, останутся четыре фигуры: его король слева от моей пешки, мой король справа от его пешки. Когда я получу чек, порву тот в мелкие клочки и швырну Мартину в лицо. «Вот ваша плата», — скажу я и укажу ему на дверь.

— Шестьдесят четыре тысячи фунтов, — проговорил он. — Сомневаюсь, что у вас столько наберется. Но я все равно возьму то, что хотел. Пропажи вы не заметите. Вы даже не знали, что у вас это есть.

— На что вы нацеливались? На «фиаско», правда?

— Вы не понимаете. Это не машина, а посмешище. Кажется, я понял, как Филдинг это провернул, откуда взял деньги. Сколько вы потратили за всю эту аферу? Лично?

— Не в курсе. Вряд ли много. За все платил Филдинг.

— А вот и нет. До меня наконец дошло. Задумка была — блеск. Вы же подписывали кучу документов. Так вот, подозреваю, вы подписывали их дважды. Один раз в графе «Участник соглашения», другой раз в графе «Сам». Но это же ваше имя. И компания, которую вы учредили, называлась не «Гудни и Сам», а «Сам и Сам». Просто «Сам». Гостиницы, авиабилеты, лимузины, зарплаты, аренда студии. Все это вы оплачивали сами. Сам.

Я пожал плечами с полнейшей невозмутимостью и сказал:

— Продолжим игру.

Я взял его ладью. Он взял моего коня. Четыре фигуры застыли — ни туда, ни сюда. Мы встали со стульев, потянулись и с вызовом глянули друг на друга. Я предложил ему руку для пожатия и сказал:

— Ничья.

— Нет. Боюсь, вы проиграли.

— Да ну, совершенно патовая же ситуация.

Я легкомысленно показал на доску — и увидел, что он прав. Я мог двигать лишь короля, снимая при этом защиту со своей пешки. Мартин же затем спокойно ел мою пешку королем, не снимая защиты со своей.

— Цугцванг, — проговорил он.

— Это что еще за хрен?

— В буквальном переводе это значит «обязан ходить». То есть, проигрывает тот, чей ход. Если бы сейчас ход был мой, вы бы выигрывали. Но ход ваш. Так что вы проигрываете.

— Игра случая. Дуракам везет.

— Едва ли, — ответил он. — Оппозиция — тоже своего рода цугцванг, когда взаимоотношение между королями становится регулярным. Бывает, правда, и косая оппозиция, и коневая. В теории композиции есть такое понятие, этюды на тему полей соответствия. Дело в том...

Я зажал уши. Мартин продолжал говорить — призрачный, вощеный, с рябью на лице. Не знаю, услышал ли он мой новый голос, или тот звучал лишь у меня в голове, но я произнес:

— Я посмешище. Посмешище! А ты... Это все ты.

Я и не заметил, как первый раз замахнулся, — но он заметил. Он пригнулся или шмыгнул в сторону, или резко отклонил корпус, и мой кулак врезался в бра у него над головой. Крутнувшись по широкой дуге, чтобы вмочить тыльной стороной руки, я споткнулся о низкий стул, ребро спинки которого угодило мне под дых. Вскочив, я замолотил воздух, как мельница. Я метался по комнате, как большая обезьяна в маленькой клетке. Но ни одна плюха не достигала цели. Черт побери, да его тут просто нет, просто нет. Последний удар поверг меня ниц возле носорожьего дивана, который пнул меня прямо в лицо своим квадратным, окованным железом, ботинком. Нарыв у меня в голове лопнул или вскрылся. Комната накренилась, забурилась и с реактивным свистом унеслась в ночь.

Когда я очнулся, Мартин по-прежнему был в комнате и по-прежнему говорил.

Когда я очнулся, Мартина уже не было, и не доносилось ни звука.

Как только рассвело, я вышел на улицу в последний раз. Потом вернулся. Что тут еще скажешь? Чихающий полицейский, скорбный регулировщик движения, лысый чернокожий почтальон в кроссовках. И люди, один за другим, движущиеся курсом ночь — день по своим привычным делам. Потом я вернулся. Ну что тут еще скажешь? Что?

Я выставил в ряд бутылки скотча, выложил мартинины транквилизаторы и еще сорок таблеток из моей кухонной аптечки. Набросал записку самоубийцы, на этот раз коротенькую. Она гласила: «Дорогая Антония, пожалуйста, не заходи в спальню. Отправляйся домой и позвони в полицию. Прошу прощения, что задолжал. Прошу прощения за весь бардак». Горстями засыпал в рот таблетки и проглотил. Эффект был на удивление быстрый. Сначала туман клубился, словно любовь, да-да, словно любовь, какой на этом свете не сыщешь, и я залился слезами и произнес:

— Ну давай. Возьми меня. Поскорее, ну давай же.