Она пыталась найти ответы на свои вопросы в собрании, общаясь с другими верующими. Иногда она находила их. Иногда нет.

О Боже, помоги мне, — вдохновенно молилась Хадасса, прижав руку к сердцу. — Дай мне смелость. Дай мне Твое Слово. Пусть оно всегда живет в моем сознании, в моем сердце. Покажи мне, как я могу достучаться до них!

Как она могла объяснить Валерианам, Кто такой Спаситель, если никто из них вообще ни в ком не нуждался? Как она могла объяснить им, что они принадлежат Богу, Который их сотворил, если они верили в каких–то каменных идолов, а не во Всемогущего Творца? Как она могла рассказать им о том, Кто есть Бог, или убедить их в Его существовании вне ее собственной веры, обычной веры обыкновенной рабыни? И что есть вера, как не уверенность в том, на что ты надеешься, убежденность в том, чего ты не видишь? О Иешуа, Иешуа, я люблю Тебя. Прошу Тебя, помоги им. Хадасса даже не могла найти правильных слов, чтобы высказать то, что ей было нужно. Для чего еще Бог привел ее в дом Валерианов, как не для того, чтобы принести им Благую Весть о Христе? Она видела в них духовный голод и знала, что у нее есть тот хлеб, который мог бы насытить их навеки. И они никогда больше не будут испытывать этого голода… Но как ей сделать так, чтобы они приняли этот хлеб?

То спокойствие, которое Хадасса находила в собрании с другими верующими, сохранялось у нее на всем обратном пути к вилле. На служениях Хадасса могла открыто поделиться своей любовью к Богу и найти понимание со стороны окружающих ее людей. Она могла наслаждаться пением и совместными молитвами. Она могла принимать участие в хлебопреломлении и чувствовать близость Бога. Ей так хотелось научиться сохранять в себе это чувство духовного обновления в течение всего вечера и следующего дня.

Хадасса тихо вошла в сад виллы. Быстро пройдя по садовой дорожке, она вошла в заднюю часть дома. Закрыв за собой дверь, она вздрогнула, когда почувствовала, как кто–то крепко схватил ее за руку и повернул к себе.

— Где ты была? — спросил ее Марк. Он сжал свои пальцы еще сильнее, как бы требуя немедленного ответа, но Хадасса так испугалась, что не могла произнести ни слова. — Нам надо поговорить, — сказал ей Марк и повел ее в какую–то комнату, освещенную факелом. Отпустив Хадассу, он закрыл дверь и повернулся к ней.

— Иудеи не собираются по ночам и не устраивают тайных собраний, — сказал он, гневно сверкнув глазами.

Видя, как настроен Марк, Хадасса в испуге отступила назад.

— Еще раз спрашиваю! Где ты была?

— Поклонялась Богу вместе с другими верующими, — сказала она дрожащим голосом.

— Под другими верующими ты подразумеваешь других христиан, не так ли? — Лицо Хадассы при этом ужасно побледнело. — Ты ведь не будешь этого отрицать? — настойчиво продолжил Марк.

Хадасса опустила голову.

— Нет, мой господин, — очень тихо сказала она.

Он приподнял ей подбородок.

— Да знаешь ли ты, что я мог бы сделать с тобой за то, что ты исповедуешь религию, которая проповедует анархию? Я мог бы тебя убить. — Марк увидел страх в ее глазах. Ей следует этого бояться. Ей следует просто испытывать ужас от этого. Он отпустил ее.

— Мы не проповедуем анархию, мой господин.

— Не проповедуете? А как это, по–твоему, можно назвать, если ваша религия требует подчиняться в первую очередь вашему Богу, а не императору? — Марк был вне себя от ярости. — О боги, христианка в доме моего отца! — Он не мог понять, как он раньше не догадался. Стоило его отцу только предположить такую возможность, как все стало ясно. — Слушай меня внимательно и запоминай. Чтобы это было в последний раз, Хадасса. Пока ты живешь у нас, ты не будешь покидать виллу, если только тебе не скажут это сделать. Ни при каких обстоятельствах ты не будешь встречаться с этими христианами, и не будешь разговаривать с ними, если даже случайно встретишься с ними на улице. Понятно тебе? — Он сощурил глаза, глядя на ее побледневшее, перепуганное лицо. Она опустила голову. — Смотри мне в глаза! Хадасса снова подняла голову и посмотрела на него. Ее глаза наполнились слезами. Видя, как больно он ее обидел, Марк разозлился еще больше.

— Отвечай!

— Понятно, — очень тихо ответила она.

Марк испытывал угрызения совести из–за своей грубости, он невольно стиснул зубы.

— Ты не понимаешь. Ты просто ничего не понимаешь. — Похоже, она действительно не понимала, какому риску подвергала себя. — Этим людям приходится скрываться в темноте. Им приходится тайно проводить свои церемонии. Их Бог совершенно не похож на богов в храмах, которым поклоняются обычные люди. Я не знаю, как ты с ними встретилась, но теперь с этим покончено, ты покончишь с этим немедленно.

— Неужели Рим так боится истины, что готов ее уничтожить?

Марк нанес Хадассе пощечину, и удар оказался для нее настолько неожиданным, что она вскрикнула от боли и удивления. В следующую секунду она приложила ладонь к покрасневшей щеке.

— Ты, кажется, забыла, с кем говоришь! — прикрикнул на нее Марк. Он никогда и ни при каких обстоятельствах еще не бил женщин, и от того, что сейчас он сделал это, его сердце бешено заколотилось. Но если бы пощечина могла заставить Хадассу прислушаться к нему и понять его предостережения и повеления, он, не задумываясь, ударил бы ее еще раз.

Она быстро пришла в себя и покорно опустила голову.

— Прошу простить меня, мой господин.

Его ладонь горела от пощечины, но это было ничто по сравнению с тем, как горела его совесть. Хадасса ведь не сделала никому ничего плохого, а только служила всем членам его семьи, — служила преданно, с любовью. Марк вспомнил следы плети на ее спине — он знал, что она пострадала из–за Юлии. Он вспомнил, как она говорила с ним в саду у Клавдия, убеждая его пощадить рабов, потому что боялась, что ее Бог накажет его.

Причиной тому была ее вера в этого Бога.

И эта вера могла привести ее к смерти!

Марку пришлось заставить ее понять это.

Марк снова приподнял ей подбородок и увидел на ее бледной щеке розовый отпечаток своей ладони. Она не смотрела ему в глаза, но он заметил, что ее взгляд теперь ничего не выражал. У него было такое чувство, будто кто–то ткнул его в живот.

— Хадасса, — прошептал он. — Я не хочу тебя обидеть. Я хочу тебя уберечь. — Он прикоснулся рукой к следу от пощечины, как бы желая скрыть его.

Она подняла глаза, посмотрела на него и увидела в его глазах сострадание. Потом она прикоснулась своей рукой к его ладони, стараясь утешить его. Он взял ее лицо в свои ладони и притянул ее к себе, почувствовав запах ее волос.

— Хадасса… Хадасса… — он наклонился и поцеловал ее. Марк ощутил, как она слегка вздрогнула, его сердце забилось чаще, он запустил пальцы в ее волосы и поцеловал ее еще раз. Она уперлась руками в его грудь, но он уже обнял ее и стал осыпать поцелуями. Поначалу она упиралась, но потом, на какое–то краткое, но пьянящее мгновение, она смягчилась, ее губы перестали быть такими жесткими, и она больше не отстранялась от него. Прошло несколько секунд, и она, как бы осознав, что происходит, снова стала панически сопротивляться.