Чебачинский горно-металлургический техникум относился к Каззолоту и снабжался по разнарядкам золотопромышленности. Студенты по льготным тарифам получали горняцкую форму, чертили не на оборотах старых проектов, а на отличном свежем ватмане, в учебной части и бухгалтерии использовали не вырезки чистых мест из старых ведомостей, как делали даже в райисполкоме (называлось «лапша»), а писали на новой бумаге нормального формата, в маминой лаборатории не было недостатка в реактивах.

Но даже Каззолото не могло обеспечить всем.

Козёл уборщицы, всегда пасшийся во дворе, забрёл в вестибюль, увидел в зеркале такого же страшного козла и затеял с ним бодаться. Техникум остался без зеркала. Мама изготовила серебряную амальгаму, но стёкла местного производства давали изображение, как в комнате смеха парка Горького в Москве; пришлось нанести её на старую стеклянную дверь своей лаборатории; все девицы бегали через двор — даже в грязь — смотреться.

При столовой имелся ледник. Лёд выкалывали на Озере в марте, складывали в глубокий подвал и засыпали опилками; он держался всё лето. Но завхоз, находясь в запое, про опилки забыл; лёд в мае растаял. В столовой питалось больше тысячи студентов; новый завхоз пришёл в лабораторию и, плача натуральными слезами, умолял маму сочинить какую-нибудь химию попрохладнее. Мама сделала состав из глауберовой соли, нашатыря и селитры; мясо в ведре, поставленное в корыто с такой смесью, местами даже замерзало.

Жизнь требовала изобретательности изощрённой и неусыпной. У отца прохудились на заду единственные выходные брюки. Мама отрезала от низа каждой штанины по периметру кусок с ладонь и дыры заштуковала, делала она это, как и бабка — не отличить. Но вскоре брюки протёрлись на коленях. От штанин снова было отрезано.

Брюки, ставшие и после первой ампутации коротковатыми, после второй оказались куцыми настолько, что носить их можно стало только заправляя в валенки или сапоги.

Отец так и носил; однажды он надел их в баню.

— Не представляешь, какой был эффект, когда я разулся, — сказал он, воротившись. — Подходили рассматривать. Канцевич заявил, что прямо сегодня велит жене сделать то же.

На занятия отец без галстука не ходил. Галстуки делали из старых шёлковых косынок, выкраивали из разлезающейся кашемировой шали, один сшили, выпросив у деда Кувычки кусок подкладки генеральской шинели, которую он захватил, сбегая из колчаковской армии (так Антон узнал, что подкладка шинели царского генерала могла быть только красной). Из внутренности старой готовальни мама с бабкой изготовили Серову, которому предстояло дирижировать своим студенческим оркестром на областной олимпиаде, бархатный галстук-бабочку; маэстро сказал, что галстук не хуже, чем был у Направника. Но к галстукам нужны были сорочки, воротники которых быстро

обтёрхивались. Их выпарывание с последующим переворачиванием на другую сторону Антон видел так часто, что долго считал, будто это обычная процедура вроде пришиванья пуговиц, и очень удивился, когда уже отроком услышал от приезжего инженера-москвича (отец старался залучить в дом всех москвичей), что тот и не подозревал о существовании подобной портняжной операции.

Маму, как и деда, не пугала никакая работа. Особенно хороши они были в паре. У деда было какое-то особое чутьё, где может найтиться работа. Проходя мимо кинотеатра, он вдруг решил узнать: не нужен ли художник для рисованья афиш? И попал в точку: прежний живописец только что умер от белой горячки.

— А как он угадывал?

— Будь у тебя семеро детей, ты тоже бы научился. И мама стала писать афиши.

— Шрифтами я владела, но до этого только один раз писала большой размер, на кумаче — в Семипалатинске лозунг к слёту: «Привет стахановцам канализации и водопровода!» Сначала писала только названия фильмов, но потом осмелела и стала рисовать портреты актёров: в правом верхнем углу — исполнителя главной роли, в левом нижнем — героини. Особенно лихим выходил у меня Крючков.

Однажды деда вызвали в милицию: как сумела бабка выбить из посыльного, что-то насчёт афиш. Бабка волновалась — в кинотеатре оплата шла без ведомостей. Но дед вернулся весёлый, с рокочущим, как весенний гром, жестяным листом на плечах. Начмил майор Берёза во время культпохода своего коллектива на фильм «Подвиг разведчика» восхитился шрифтом и изображением актёра Кадочникова на афише и пожелал, чтобы этот же художник нарисовал новую вывеску для здания районного отделения.

Всё воскресенье дед разводил краски, мама работала кистью, Антон смотрел. Сначала долго думали. Заказчик хотел помимо букв ещё картинку, как на понравившейся ему афише. Но дед заявил, что ему кроме черепа со скрещенными костями ничего не приходит в голову. Мама сказала, что на шутки нет времени, но тоже ничего не смогла предложить. Потом они долго спорили. Начальные буквы в полном названии учреждения — НКВД — дед хотел дать другим цветом, хорошо бы чёрным, в крайнем случае — тёмно-синим, чтобы сразу и издали всё было ясно, мама возражала. Согласились на том, чтоб эти заглавные буквы сделать просто особо жирными. За работу исполнители получили ведро керосина, само ведро, цинковое, не жестяное, разрешили не возвращать; потом оно много месяцев выветривалось на повети, но керосином всё-таки слегка припахивало; пришлось приспособить его для полива.

В Чебачинске решили устроить филиал областной метеостанции. Приехал специалист Кацис, привёз грузовик обёрнутых в пшеничную солому приборов. Через два дня он явился к деду и сказал, что когда искал кандидата на должность заведующего — он же наблюдатель, — все называли одну фамилию: Саввин. Имеет агрономическое образование, что близко к погоде, небу, и другое образование, которое, тонко улыбнулся Кацис, ещё ближе к небесам. Про другое успела проболтаться, конечно, бабка, пока специалист снимал дождевик и галоши. До вступления в должность следовало в областном центре пройти месячные курсы и сдать экзамены.

Дело было весною; огурцы и помидоры ещё не были высажены в грунт, сахарная свёкла не получила многосоставной ранней подкормки, в будущие луковые, чесночные и морковные грядки не внесли жидкий курий помёт, который прошёл в своём осьмиведёрном чане только первый день десятисуточного процесса, ждали своего часа картофельный огород в Степи, капустная плантация по-над Речкой, салат, тыквы, патиссоны, топинамбур, редька… Гибель даже одной из культур пробила бы незатягиваемую брешь в сложном хозяйстве — всё было связано со всем; сеть этих связей содержалась в голове только одного человека; дед не мог уехать на месяц.

Дед сказал Кацису: работать он будет с тщанием и удовольствием, но стар куда-то ехать, селиться в общежитиях, в коих не живал с семинарии, то есть с девяностых годов прошлого века. Но у него есть дочь, химик и биолог, которая знает всё, а чего не знает,

мгновенно, благодаря исключительной памяти, выучит и ему, деду, на свободе перескажет.

И мама отбыла в область, где, вместо месяца изучив всё за десять дней, блестяще сдала экзамены и, еле отбившись от ухаживаний потрясённого Кациса, предлагавшего ей должность зама на центральной метеостанции, руку, сердце и свою квартиру, вернулась с удостоверением старшего наблюдателя на имя Саввина Леонида Львовича.