собравший пятнадцатитысячное войско. Я исходил из того, что у венецианцев не было собственных солдат и полководцев. И по той же причине, по которой я не боялся их, я и боюсь теперь швейцарцев. Не знаю, что там пишет Аристотель о разобщенных республиках[84], но я хорошо знаю, что по логике вещей может быть, бывает и было; помню, я читал, как Лукумоны владели всей Италией вплоть до Альп, пока не были изгнаны из Ломбардии галлами[85]. Если не возвысились этолийцы и ахейцы[86], то это произошло не по их вине, а в силу временных обстоятельств, ибо над ними постоянно висела сперва угроза со стороны царя Македонии своим могуществом преграждавшего им дорогу, а затем со стороны римлян; так что им помешала выступить на сцену сторонняя сила, а не недостаток храбрости. Ба! им не нужны подданные, потому что они не видят в том пользы; сейчас они так говорят потому что пока ее не видят; но, как я уже говорил вам по другому поводу, события развиваются постепенно, и часто необходимость побуждает людей к тому, чего они делать не собирались, а в обычае народов – не спешить. На сегодняшний день их данниками в Италии уже являются герцог Миланский и папа[87]; и эти поступления они занесли в приход, так что не захотят их лишиться, а когда наступит время и один из источников иссякнет, они сочтут это за бунт и вмешаются, одержав же верх, пожелают обеспечить себя на будущее и для того наложат на покоренных еще кое-какие стеснения, так понемногу дело и пойдет. Не стоит полагаться также и на то оружие, которое, как вы говорите, в один прекрасный день окажется полезным для Италии – это невозможно. Во-первых, у итальянцев слишком много вождей и они разъединены, и не видно, кто мог бы их возглавить и объединить; во-вторых, это невозможно из-за швейцарцев. Вам следует понять, что наилучшее войско – это войско вооруженного народа, и противостоять ему может только подобное же. Припомните воинства, покрывшие себя славой: вы найдете римлян, лакедемонян, афинян, этолийцев, ахейцев, орды заальпийцев и увидите, что великие подвиги совершали те, кто вооружил свои народы, как Нин ассирийцев, Кир персов, Александр македонцев[88]. Единственный пример, когда великие дела творили разношерстные армии, это пример Ганнибала и Пирра[89]. Причина тому – необычная доблесть вождей, обладавшая такой силой воздействия, что она так же воодушевляла и дисциплинировала эти смешанные войска, как бывает с народными ополчениями. Если вы рассмотрите поражения Франции и ее победы, то увидите, что она брала верх в сражениях с итальянцами и испанцами, чьи войска подобны ее собственным. Но теперь, когда она имеет дело с вооруженными народами, каковы швейцарцы и англичане, она проиграла, и боюсь, будет проигрывать и впредь. Для людей понимающих поражение французского короля всегда было очевидным, судя потому, что он не захотел иметь собственных солдат и разоружил свой народ, а это противоречит всем поступкам и обычаям, бывшим в заводе у благоразумных и великих по общему мнению людей. Впрочем, этот недостаток не был присущ прошлым правлениям, а только начиная с короля Людовика[90] и поныне. Так что не надейтесь на итальянское оружие, будь оно однородным, как у них (швейцарцев), или если из него составится сборное войско, равноценное их войску. Что до расколов или разногласий, о которых вы упоминаете, не думайте, что из них выйдет что-нибудь путное, пока у швейцарцев соблюдаются законы, а законы, надо полагать, некоторое время будут соблюдаться. Там не может быть вождей, имеющих сторонников, им неоткуда взяться, а вожди без сторонников укрощаются и немногого стоят. Если там кого – то казнили, это, видимо, какие – то пособники французов, пожелавшие выступить в их пользу в учреждениях власти или иным способом, и обнаруженные; расправа с ними для государства не представляет большей опасности, чем когда здесь повесят изрядное число повинных в разбое. Я не думаю, чтобы (швейцарцы) основали империю, как у римлян, но они, пожалуй, могут стать вершителями судеб Италии в силу своего соседства и царящих в ней смут и раздоров; и так как меня это пугает, я желал бы им помешать, но если сил Франции на это не достанет, другого средства я не вижу и посему начну теперь же оплакивать вместе с вами нашу погибель и рабство, которые наступят, может быть, не сегодня и не завтра, но во всяком случае, в наши дни; этим Италия будет обязана папе Юлию[91] и тем, кто ничего не предпринимает, если еще можно что – то предпринять для ее спасения[92].

26 августа 1513, во Флоренции.

Никколо Макиавелли

V. К Франческо Веттори[93]

Светлейшему флорентийскому послу у верховного

понтифика и своему благодетелю Франческо Веттдри, в Рим

Светлейший посол. «Божья благодать ко времени приходит»[94]. Говорю так, потому что мне казалось, что я, если не потерял совсем, о утратил вашу благосклонность, потому что вы мне не писали довольно давно, и я недоумевал относительно причины этого. Все, что приходило мне в голову, не заслуживало внимания, я мог разве что предположить, не воздерживаетесь ли вы от переписки со мной, получив известие, что я плохо распоряжаюсь вашими письмами; но я помню, что за вычетом Филиппе и Паголо[95] никому их не показывал. Наконец, ко мне пришло от вас письмо за 23 число прошлого месяца, из которого я к своему удовлетворению вижу, сколь спокойно и размеренно вы исполняете обязанности своей службы, и я призываю вас продолжать в том же духе, ибо кто забывает о своей выгоде ради выгоды другого, тот и свое потеряет, и от других благодарности не дождется[96]. А поскольку судьба любит распоряжаться по – всякому, нужно положиться на нее, не тревожиться и не искушать ее в ожидании того времени, когда она и людям даст возможность действовать; тогда – то и вам придется потрудиться и во все вникать, а мне распроститься с деревней и сказать: вот он я. Поэтому, желая оказать вам равную услугу, я могу только описать в этом письме собственный образ жизни, и если вы пожелаете обменять его на ваш, охотно соглашусь.

Я сижу в деревне, и со времени последних происшествий не провел во Флоренции полным счетом и двадцати дней[97]. До сих пор занимался собственноручной ловлей дроздов. Поднявшись до света, я намазывал ловушки клеем, затем обходил их, нагруженный связкой клеток, как Гета, когда он возвращался из порта с книгами