Но не тот способ, что был известен в то время, пришедший вместе с христианской верой из Византии — долгим, чаще всего, безуспешным смирением плоти через посты, лишения и молитвы; иной, более древний, уходящий корнями в скифские времена, в библейский период, когда ещё знали и на себе испытали силу и мужество северного народа Магога — народа, ещё не утратившего образ ими подобие Божье.

Никто не делал специальных изысканий в этом направлении, однако существовал огромный, внутренний фольклорный пласт, отчётливо доносящий истоки происхождения традиций, впрочем, как и происхождение родов, обычаев и нравов, строго соблюдаемых в Воинстве.

Мать Ражного была из мирских женщин, хотя не совсем и так, поскольку вела свой род от старообрядцев никонианского раскола, причём принадлежала к толку истовых, верных своей вере и упрямых людей, не признающих никакую власть, кроме Божьей. Из этого толка араксы брали невест, чтобы освежить кровь, и отдавали своих девственниц за староверов с той же целью. Ражный не помнил матери вообще; она умерла во время родов, что случалось с мирскими жёнами араксов не так редко, ибо родить богатыря весом до шести килограммов безболезненно могли лишь родовитые дочери поединщиков. А вскормила и воспитала его вторая жена отца — Елизавета, пришедшая из рода крестей. Она знала тысячи сказов, баллад и сказок о Сергиевом Воинстве и не только о нем; и слушать её было интересно что в двух-, что в двадцатилетнем возрасте. Так вот, судя по этим преданиям, Ражный сделал вывод, что такое явление, как Ослаб, восходит к древним скифским временам, ибо оно полностью отождествляется с Гогом — князем северного богатырского народа Магог. Во всех сказках о военных походах этого народа на восток, его князь Гог был ослабленным по особому ритуалу: ему распаривали руки и ноги в «немтыре» — горячем отваре травы, от которой немели, становились бесчувственными мягкие ткани, после чего он сам подрезал себе сухожилия, и так, чтобы оставалась возможность передвигаться, ездить на коне, совершать руками нехитрые действия. Но нельзя было владеть ни мечом, ни другим оружием, ни даже ударить кулаком. Если сухожилия срастались и крепли, то князь подрезал их снова или слагал с себя верховную власть. Когда же они рвались, Ослаб был обязан сложить свои полномочия, и не по причине своей неподвижности; разорванные сухожилия означали, что духовный управитель управлял не только словом…

Точно такой же ритуал совершал инок, которого на тайном соборе пожизненно избирали Ослабом.

Главным оружием Гога и Ослаба оставалось вещее слово.

Ослаб не только вершил суды и управлял духовной жизнью Воинства; обязанности походного судьи, прокурора и полкового священника занимали времени меньше, чем основной его труд — Радение о будущем. Здесь он становился предсказателем, оракулом, астрологом, тонким аналитиком и ретивым молитвенником. Прежде чем протрубить Сбор Засадного Полка, Ослаб должен был получить благое слово Преподобного Сергия, который денно и нощно молился на небесах за все русское воинство.

Именно для Радения о будущем Ослаб собирал опричину, бывшую ему глазами и ушами. Он никогда не выходил в мир из своей кельи, расположенной неподалёку от боярских хором, за исключением момента, когда объявлял Сбор Засадному Полку. А так обычно довольствовался тем, что ему приносили приближённые араксы и иноки, которых он рассылал по всему свету.

Его вотчиной была Судная Роща, где старец не только судил и наказывал провинившихся араксов; здесь, как в глубокой древности, вершились все самые важные праведные дела и принимались судьбоносные решения.

На древе Правды в Судной Роще не было живого места от жертвенных знаков, когда-то вбитых, вколоченных в его ствол. Ражный стоял под ним и слушал, как трещат и лопаются живые волокна…

Суд начался в тот же миг, как появился Ослаб — глубокий медлительный старец в чёрной рясе схимо-монаха. На вид он был иссохшим, утлым, выветрелым от времени, однако былую мощь выдавал низкий, далеко не старческий голос и жёсткие на вид, длинные седые волосы, охваченные главотяжцем. Бороду он не носил, дабы лицо было всегда открытым, но не брил её, а выщипывал суровой нитью. Взгляд его казался самоуглублённым и, верно, оттого расплывчатым, неуловимым; в руках Ослаб держал костяные чётки, увенчанные крестообразным мечом.

Утро было яркое, морозное, вздымающееся над землёй солнце пробивало косыми лучами облетевшую дубраву, и густой иней, лежащий на чёрных ветвях, наливался густым багрянцем, создавая впечатление безмолвного и холодного пожара. Ражный стоял босым на ледяной земле и голым по пояс: перед судом Ослаба представали без всякой защиты. Но повинуясь внутренней потребности скрыть уязвимое место, он встал плечом вперёд, отведя правый бок из-под взора старца.

Иноки, приведшие Ослаба в Судную Рощу, тотчас же удалились — верховный суд Сергиева Воинства не имел ни присяжных, ни приставов, ни секретарей; он происходил, как поединок, один на один. Не осуждённый, не подвергнутый казни и не закованный ещё в вериги, с появлением старца Ражный ощутил на себе невероятно тяжкий, прижимающий к земле груз. Не входя в раж, он чувствовал, как от него исходит мощный поток подавляющей энергии: Ослаб словно приземлил его, повязал незримыми цепями и теперь держал на растяжках, как держат дикого медведя.

— Кто ты, араке? — сходу спросил Ослаб, и опершись на рогатый посох, чуть приспустился на подогнутых ногах.

— Вотчинник из рода Ражных, внук Ерофеев, сын Сергиев, именем Вячеслав, — ответствовал он, как подобает.

— Сын Сергиев, — зацепился судья, — Помню твоего отца, достойно боярил. Но путь свой не в иночестве закончил, мирской дорогой отправился…

— В последней схватке он получил увечье, — осторожно попытался защитить отца Ражный. — Рука отсохла…

Старец недовольно вскинул брови.

— Но умер он не от увечья — от мирской болезни сердца. Не слышал я ещё, чтобы араке погибал от инфаркта… Давал он наказ — беречь Ярое сердце?

— Давал…

— А ты не исполнил наказа и утратил воинский дух. — Ослаб сделал три шага, приблизился настолько, что посох его упёрся в землю между босых ступнёй. — Возле тебя волк очеловечился, а диких зверей заводят, чтобы самому озвереть… По моему настоянию боярый муж свёл тебя на ристалище со Скифом. Я испытал тебя, араке, и убедился в том, что приносили мне опричники. У тебя не хватило ярости, чтоб одолеть инока. Ты открылся миру, и он пьёт твою силу.

— Я в миру живу, Ослаб! В миру, который мучается и страдает от телесных и душевных болезней. Мне трудно взирать на него безучастно…

— И ты вздумал исправить его? Излечить болезни? — старец будто ещё крепче потянул за незримые цепи, придавливая к земле. — Ты воскресил мирскую девицу, отогрел её, отдал огонь своего сердца, но чего достиг? Ты вторгся в сакральное, чтобы спасти одну жизнь, и погубил две чистых души. Что теперь станет с этими безумными братьями?.. Нельзя искушать мир чудотворством, араке, нельзя искушать его жалостью. Твой род владеет таинством Ража, вы способны летать нетопырями, видеть чувствами, но не над миром след подниматься в небо — над полем брани. И зреть не боль и страдания супостата — его уязвимые места. Ибо ты воин Засадного Полка, защитник сего мира, а не лекарь. Коли так, то где же твоё Ярое сердце и Ярое око? Разве Преподобный лекарей сбирал под сень монастырей и ставил под свои стяги на поле Куликовом? Оставь миру мирское. Ты Сергиев воин, хранитель русского воинственного духа. Что станет с Воинством, если мы станем хлопотать об устройстве мирской жизни?