Наконец, можно привести и примеры еще более радикальной оценки колчаковского стратегического планирования. Современный историк одним росчерком пера уничтожает стратегию омской Ставки буквально на корню: «Законы военного искусства непреложны и говорят о необходимости, как минимум, трехкратного превосходства над противником для успешного ведения наступления. При несоблюдении этого условия и отсутствии резервов для развития успеха операция приведет лишь к напрасной гибели людей, что и произошло весной – летом 1919 года. К началу наступления белые обладали лишь двойным превосходством в силах, причем учитывая нестроевых, а не только боевой состав. Реальное соотношение, скорее всего, было для них еще менее выигрышным» (если сравнивать те же подсчеты с оценками численности красных соединений Восточного фронта, сделанными по советским документам Какуриным, временное превосходство колчаковских войск не достигнет и полуторной отметки).

Возражение звучит как будто убедительно, а в своей апелляции к гуманистическому сознанию в части, касающейся «напрасной гибели людей», – и вовсе кажется неотразимым; однако на поверку оно отнюдь не столь безупречно. Продолжая эти рассуждения, остается придти к выводу, что Гражданская война в России (да и не только она) была в принципе невозможна, поскольку противоборствующие стороны, крайне редко обладавшие желанным превосходством три к одному, вместо наступлений должны были замереть и каким-то не совсем понятным способом наращивать свои силы, – а война без наступлений ни к чему хорошему заведомо не приводит.

Можно и обратиться к опыту подлинного, а не кабинетного стратега – генерала Деникина, который писал о своей летней кампании 1919 года: «Мы занимали огромные пространства, потому что только следуя на плечах противника, не давая ему опомниться, устроиться, мы имели шансы сломить сопротивление превосходящих нас численно его сил [121]… В подъеме, вызванном победами, в маневре и в инерции поступательного движения была наша сила». С другой стороны, Деникин сам говорит о различии стратегий «внешней войны» и «войны гражданской», причем применительно к последней считает, что ее условия, «не опрокидывая самоценность незыблемых законов стратегии, нарушают их относительное значение», – и соответственно ослабляет этою оговоркой собственную позицию. Однако вот что пишет о «теории, самодовольно идущей вперед путем абсолютных заключений и правил», Клаузевиц, рассматривающий как раз наиболее принципиальные вопросы любой войны:

Обратим также внимание, что при разборе одного из сражений «внешней», а отнюдь не гражданской Франко-Прусской войны Фош ставит пруссакам в заслугу применение «давно известного принципа: “Лучший способ обороняться заключается в том, чтобы атаковать”, принявшего в данном случае даже такой вид: “Чем мы слабее, тем больше мы атакуем”» и «непрерывное стремление к моральному превосходству» даже «без надежды на решительный успех». Правда, Фош говорит не о стратегии, а о тактике; однако и в приводимом им примере масштаб был отнюдь не малым (с обеих сторон участвовало семь корпусов, потери которых в общей сложности превысили тридцать тысяч человек), особенно по сравнению с масштабами русской Гражданской войны, которую можно со стратегической точки зрения определить как войну небольших армий на обширных пространствах; кроме того, сам Фош подчеркивает, что «непрерывные наступательные действия» тогда «спасли стратегический маневр». Поэтому вопрос должен стоять о том, насколько наступление, пусть даже недостаточно обеспеченное с точки зрения отвлеченных «непреложных законов», преследует цели, принципиальные для выполнения общих задач войны.

Главной задачей становился разгром живой силы противника, то есть оперативные соображения должны были превалировать над «отвлеченно-географическими» (захватом территорий, рубежей и даже продвижением к вражескому центру по кратчайшему направлению). С этой точки зрения наступление на Глазов – Вятку – Котлас, к тому же обещавшее значительно сократить пути доставки снабжения (существующие, как мы знаем, тянулись через всю Сибирь от Владивостока по единственной магистрали), также не теряло своего смысла, поскольку советские войска были распределены против «северного» и «южного» направлений почти поровну (по советским же данным, 49800 штыков и сабель и 47000 штыков и сабель соответственно). Кроме того, гипнотически на молодых генералов Сибирской армии мог действовать тот факт, что соединение с частями Северного фронта генерала Миллера на тактическом уровне… уже состоялось!

Еще в конце января – начале февраля 1919 года передовые колчаковские подразделения появились на Печоре, 21 марта произошла встреча с «архангельцами», а 26 апреля Командующий русскими войсками Северного фронта генерал В.В.Марушевский в ответ на приветственную телеграмму Гайды от 18 апреля передавал: «Прошу верить моему горячему желанию вести работу не только в связи, но и с прямым подчинением наших операций операциям сибиряков… Надеюсь в самом близком будущем видеть наших северных стрелков действительно плечом к плечу с сибирцами». При согласованных наступлениях от Перми и Архангельска – на Вятку и Котлас соответственно не только облегчалось снабжение наступающих войск Гайды всем необходимым с Севера, но и создавался новый участок общего фронта, силы красных против которого были бы сравнительно невелики.

Однако Главное Командование, судя по всему, отнюдь не увлеклось «северною» перспективой и не собиралось переносить на Вятское направление центр тяжести весенних операций. С «северным вариантом» не согласуются ни директивы Колчака о передаче из Сибирской армии в Западную нескольких соединений, ни результаты совещания в Челябинске, состоявшегося 11 февраля под личным председательством Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего. Присутствовавший на совещании, где планы наступления с Колчаком обсуждали Гайда, Дутов и Ханжин, начальник штаба последнего генерал С.А.Щепихин вскоре свидетельствовал: «… Был принят план, который я назову средним, так как он учитывал нанесение главного удара по центру на Уфу», – и специально отмечал отказ от «плана Гайды» («нанесение главного удара в районе его армии»), «потому что слишком район удара удален от района, где нужна помощь». А когда многообещающее наступление на операционном направлении Уфа – Симбирск или Уфа – Самара с выходом к Волге фактически не было поддержано Гайдой, генерал Ханжин жаловался в Ставку 2 марта: «Западная армия, наносящая главный удар, вправе рассчитывать не только на полную связь с ее действиями операций соседних армий, но и на полную поддержку с их стороны, даже поступаясь частными интересами этих армий в пользу главного удара…» И хотя долю вины за образование разрыва в общем фронте можно возлагать и на самого Ханжина, – очевидно, что последствия независимо от поисков виновного должны были оказаться весьма неприятными.