– Что же, у вас солнце каждый день меняет цвет?

– Не каждый день. Но ростолисты цветут каждый день по-новому. Мы красим платья их пыльцой.

Она происходила из странного, очень малочисленного народа, живущего на острове неподалеку от порта Фер. На острове не возделывали землю и не пасли животных: жители торговали ростолистом, удивительным растением, из которого умелый садовник мог вырастить и дерево, и кустарник, и травянистый ковер, и даже целый дом.

За ширмой вели разговор два голоса – тонкий, надрывный, и глубокий, спокойный. Музыкантов Немого Народа было так мало, что не всем удавалось услышать их игру хоть раз в жизни. Развияр прикрыл глаза; Сонна стянула с него сапоги и поднесла бокал со струящимся, прозрачным, терпко пахнущим напитком; это был знаменитый «арамер», который производился в Мирте и ценился на вес расплавленного золота. Развияр, неприхотливый в еде и питье, пристрастился к напитку Золотых и не мыслил без него своей вечерней трапезы.

Сонна приняла у него из рук опустевший бокал. В углу комнаты накрыт был стол, язычки пламени касались железных поддонов, под крышками из тончайшего стекла томились блюда из мяса, рыбы, топленых сыров и заморских овощей.

– Дай мне бумагу.

Он написал на листке на языке Немого Народа: «Сегодня я хочу не думать. Сыграйте мне солнце в ветках». Сонна отнесла записку; музыка стихла, последовала пауза, потом тонкий голос зазвучал опять. Развияру привиделись быстрые крылья в игре глянцевого света и зеленой тени; Сонна принялась осторожно его раздевать, потом принесла полотенце, полное пара, вытерла ему лицо, грудь, живот; он глубоко вздохнул и влез в горячую кадушку, погрузился с головой, чувствуя, как привычно ноют шрамы на запястьях…

В музыку вкралась фальшь – на миг. Ошибся младший музыкант; он никогда прежде не позволял себе ошибаться. Что-то случилось.

Развияр вынырнул. Музыка стихла.

– Властелин отдыхает! – прошептала кому-то Сонна, непостижимым образом ухитряясь выразить в двух почти беззвучных словах возмущение, потрясение и нежелание верить собственным глазам.

– Проклятие снято, Лукс, – громко сказал Развияр.

Отодвинув ширму плечом, вошел зверуин. От него пахло дымом, светлая борода стояла торчком:

– Извини. Мало времени.

Развияр подобрался:

– Что случилось?

Лукс покосился на Сонну.

– Ступай, – мягко сказал Развияр девушке. – Дай знать музыкантам, что они свободны до завтра.

Лукс дождался, пока стихнут шаги и плотно закроются двери:

– В замке взяли шпиона.

Развияр помолчал. За один только последний год в замке взяли полдесятка шпионов, а скольких упустили – счету не поддается. Люди приходили отовсюду, нанимались на работы, начинали выспрашивать да высматривать, – деревенским жителям и пришельцам из далеких мест все было внове, естественно, у них разыгрывалось любопытство…

Лукс опустил голову:

– У него была ручная змейка. По приказу укусила его и издохла.

Развияр нахмурился. Прежние шпионы не спешили умирать, торговались за свою жизнь и не отличались изобретательностью.

– Яска говорит – он не поддается магии. Гленир сумел задержать действие яда. Только задержать. Умрет через час, может быть, раньше.

– Да кто он?!

– Золотой, – выговорил Лукс. – Настоящий Золотой из Мирте.

* * *

Человек лежал на деревянных носилках – в комнате стражи, перед самым камином. Горело множество свечей. Яска сидела за столом, перебирая, по обыкновению, черепки в круглой чаше. Рядом стоял, опустив голову, Гленир, замковый лекарь. Камин оставался пустым и холодным; Развияр поежился, завернувшись в плащ до самого носа. После погружения в горячую воду воздух в замке казался особенно стылым и сырым.

Он подошел и склонился над лежащим. Вытянутый череп, совершенно голый – наверное, человек натирал его шляпкой «безбородого гриба». Лицо с крупными чертами испятнано было кожной болезнью – только присмотревшись внимательно, Развияр понял, что это хитрая маскировка, стойкая краска, умело скрывающая признаки расы; неудивительно, что ни ремесленники нижних ярусов, ни стражники на средних не признали Золотого. В этих краях уроженец Мирте – редкость.

Бронзово-смуглый, скуластый, он мелко подрагивал, лежа на своих носилках. Его бил озноб. Лоб и щеки покрыты были пленкой холодного пота. Вокруг шеи дряблым ожерельем обвивалась дохлая змея.

– Глен?

– Очень сильный яд, повелитель. У него не больше часа.

– Яска?

Женщина пожала плечами. Стражники, наполнявшие комнату, старались держаться подальше и от носилок, и от мага.

Развияр кивнул лекарю:

– Глен, спасибо. Иди.

Гленир поклонился и вышел. Он был в самом деле искусен, бывший раб, бывший шпион, наконец-то выучившийся любимому делу.

– Я прошу тебя тоже уйти, – мягко сказал Развияр, обращаясь к Яске. – Не надо, чтобы ты это видела.

Яска подняла подбородок:

– Когда тебе нужно было, я пытала людей. Теперь – мои нервы слишком деликатны?

Развияр перевел взгляд на Лукса.

– Пошли, – зверуин положил руку на Яскино плечо. Та сбросила его ладонь одним небрежным движением. Поднялась и вышла, не оглядываясь. Развияр глазами приказал Луксу следовать за ней и вернулся к умирающему. Тот пребывал в полном сознании, его большие, золотисто-карие глаза отражали огоньки свечей.

– Тебе придется умирать в обществе гекса, – сказал Развияр Золотому.

Тот вздрогнул. Сглотнул. Разлепил губы:

– Мне не хотелось бы.

– Ответишь на пару вопросов, и я уйду.

– Отвечу, – умирающий попытался улыбнуться. – Мне нечего от тебя скрывать. Не в твоей власти почтовый нетопырь, ты не властен над кораблями в море, над течениями, над ветрами…

– Вот этот нетопырь?

Развияр поднес к лицу Золотого тушку почтовика с дырой от стрелы, со вскрытым письмом, привязанным к лапе. Зрачки умирающего расширились: это был удар, и удар жестокий.

Развияр кивнул:

– Ты зря умираешь, шпион. В Мирте не получат твоего доноса.

Золотой рассмеялся через силу:

– Ублюдок-гекса, тебя рано или поздно превратят в лепешку, в кровавую лепешку вместе со всеми твоими планами… вместе с колдуньей… Золотые от рождения не подвластны магии. Поэтому твоя женщина ничего не смогла со мной сделать, хоть и пыталась.

– Но ты жив до сих пор.

– Я жив по своей воле.

– Так хотел меня увидеть?

Рот умирающего перекосился:

– Не видать бы тебя никогда, отродье.