Осознание того, что мы находимся не в окрестностях Пянжа, побудило меня заставить синапсию сута показать мне звездное небо с полным изъятием из обзорной картины блеска лун и подвижных светляков-астероидов. Световые помехи были устранены одна за другой, и, когда осталось лишь излучение звезд, я воочию смог убедиться, что видные отсюда созвездия не похожи на Жезл, Ласточкин Хвост или Крюк. Уж скорее рисунки здешних созвездий напоминали Диадему, Сердце, Чашу, Молот… Во всяком случае, на свободной от эколата половине здешнего неба я не нашел ни одной из уже знакомых мне звездных „визитных карточек“ планарного тыла, который за Каменным Поясом.

Нас занесло не только в трижды чужое время, но и в дважды чужое пространство. Космический запредел… Мысль о том, что люверы наши остались где-то за горами времени и океанами пространств, начинала действовать мне на нервы, и чтобы не думать об этом, я покинул обиталь сута. Подошел к напарнику, постоял рядом, разглядывая величественный ствол сверхкатапульты антиграва. Неуклюже вальсирующие скальные глыбы продолжали свое неспешное вознесение в высоком цилиндре серебристо-пыльного, искристо-радужного сверхпотока… Миран тронул меня за плечо и указал зеркально-блещущей рукой куда-то вправо. Я посмотрел на изогнутую дугой полосу снежного намета. Из сугробов торчали там в разные стороны конические и скругленные концы чего-то похожего на ледяные сосулищи. Обледенелые лодки-байдарки? Вмерзшие в лед туши дельфинов? Сделанные из льда крупные изваяния рыб?.. Заинтригованные новой находкой, мы кое-как разгребли склон ближайшего к нам сугроба и обнаружили под рассыпчатым снегом полудюжину трехметровых „рыбьих скульптур“. Ледяные болванки крепко смерзлись друг с другом крест-накрест в странно ощетиненную кучу, и предпринятая нами наглая попытка руками отделить от общей массы хотя бы крайнюю из них была, конечно, безрезультатной. Миран позвал на помощь „Эспуар“. Минуту спустя одна из болванок рухнула в снег у наших ног… Теперь я намеренно прерываю свой комментарий. По-моему, любые комментарии здесь неуместны. Тот редкий случай, когда к происходящим на ваших глазах событиям комментатору добавить нечего».

Настороженный Кир-Кор почувствовал, что близится некий момент разведки, смутивший Сибура. Момент, из-за которого Сибур пренебрег обычным способом связи — предпочел нащупать пиктургический контакт с эвархом-внимателем.

На пятачке утоптанного снега вдобавок к лунному освещению был сосредоточен свет фар обоих сутов. Низвергнутая в снежный прах голубовато-серая ледяная болванка лоснилась тусклым блеском и чем-то напоминала изваяние опрокинутого на спину дельфина. В том месте «скульптуры», где потрудился лучевой инструмент челнока, отделивший ее от собратьев, через трещину или дыру сочилось какое-то светоносное жидкое вещество бирюзового цвета. Миран, присев на корточки, поймал выскользнувшее из сута прямо ему под руку тонкое щупальце (так ловят за шею ядовитых змей) и сунул прозрачный цилиндрик пробозаборника в устье пылающе-голубой струйки. Не успел цилиндрик наполниться бирюзовым сиянием, как вдруг «скульптура» осела в снегу — словно бы сплющилась — и внезапно рассыпалась сверкающими кубиками льда. Рассыпалась сразу и полностью по всей своей длине — Миран отпрянул, вскочил на ноги.

Всполошились полупрозрачные тени разведчиков. После секундного замешательства — немая сцена. В смысле неподвижности ее участников. Кубики свежерасколотого льда блестели на искристом снегу, как россыпь бриллиантов чистой воды вперемешку с голубыми топазами, образуя сильно вытянутый эллипс драгоценного обрамления чего-то очень похожего на удлиненный овал камеи, вырезанной из бирюзы.

Сначала трудно было понять, что именно изображал горельеф внутри овала этой роскошной, хотя и чересчур крупной геммы. Но постепенно вязкая псевдобирюза разжижалась в вакууме, словно вскипая, тут же воспламенялась переливчатым сиянием и стекала с выпуклостей горельефа огнисто-голубыми струйками в снег. И когда горельеф очистился от вязких напластований, стал ясен замысел создателя этого ювелирного макроизделия — обозначилось нечто вроде скульптуры лежащего навзничь гуманоида…

«Скульптура в скульптуре, — подумалось Кир-Кору. — Голубой гуманоид в чреве ледяного кита. Иона астрального запредела».

Равновесие ментаконтакта с пиктургентами ощутимо поколебалось — Кир-Кор отнес это за счет взбудораженного внимания своих подопечных и просто увеличил расход биоэнергетического запаса. Равновесие восстановилось, но, как говорят грагалы в подобных случаях, «запахло озоном». Нет, надежность собственной биоэнергетики никаких опасений не вызывала, тут все пока в норме. Выдержал бы экзарх. Сохранил бы стройную упорядоченность воспоминаний до финала… Опыт прежних лет подсказывал: надежда есть. У Агафона необычное для землянина сочетание цепкой памяти и железной дисциплины рефлексий на ментальной развертке — матрицу чужой пиктургии он всегда разворачивает строго последовательно, стабильно — без пропусков и рывков и, казалось бы, без особых усилий. Есть надежда, есть…

Голубой гуманоид лежал в голубом овале голубым лицом кверху, и голубые руки его были напряженно вытянуты над головой к вершине овала. Словно бы скульптор ваял своего соплеменника в момент готовности прыгнуть в воду с трамплина. Внезапно голубой нос гуманоида побелел. Побелели щеки, лоб, подбородок… Истонченный слой разжиженной псевдобирюзы, сгорая голубым сиянием, сошел совсем: обнажились голова, грудь, живот, бедра белокаменного тела. «Великая Ампара!..» — подумал Кир-Кор, сопротивляясь ошеломлению.

Гуманоид астрального запредела оказался особью женского пола.

Секунды понадобились Кир-Кору, чтобы прийти к успокоительному выводу: красивые женщины запредела ничем не отличаются от красавиц Земли и Дигеи. Во всяком случае — визуально.

Лицо мраморной статуи показалось ему знакомым. Очень знакомым… «Лицо богини плодородия Цереры», — вспомнил он. Когда-то ему неожиданно посчастливилось увидеть знаменитый бюст Цереры в одном из римских музеев, в зале, где каждую минуту менялся цветовой ток подсветки: нежно-розовый, белый, зеленоватый, золотистый, нежно-голубой. Дивный эффект.

Глаза Цереры, спящей в стране Ледяных Рыб, прикрыты белокаменными веками — только этим ее лицо отличалось от незабываемо женственного обличья бодрствующего в Риме божества.

Последние сполохи голубого сияния начисто стерли псевдобирюзовый овал с россыпи промороженных квазибриллиантов, и теперь вид опрокинутого на ярко освещенную груду ледяных кубиков торса богини-красавицы представлялся кощунством. Во всех деталях, даже самых мелких, статуя была изваяна с редкостным, непревзойденным, недосягаемым мастерством, но ее портила выбранная ваятелем поза Цереры — поза женщины, принужденной зачем-то вытянуться буквально в струну. Кир-Кор отметил этот существенный недостаток скульптуры с досадой и сожалением. Такую напряженную позу можно принять лишь из спортивного интереса — при необходимости увеличить еще хотя бы на миллиметр уже достигнутое максимальное расстояние между кистями рук и ступнями. Логику подчеркнутого ваятелем странного напряжения женского тела трудно было понять. Чисто художественного шарма в творческом замысле было не много. Кир-Кору подумалось: «Вся энергия замысла ушла в струну позвоночника. Определенно здесь что-то не так…» Своим эстетическим ощущениям он доверял.