К сожалению, мы не знаем, так ли это, но французский посол писал после возвращения эскадры в Стамбул и мог иметь информацию с вернувшихся кораблей; возможно, морякам и солдатам только казалось, что их преследуют. В любом случае, поскольку Т. Роу молчит о преследовании, надо думать, что если оно и имело место, то догнать галеры казакам не удалось. Кроме того, возникает подозрение, не должно ли было сообщение о ночевке эскадры «в тех же водах», подчеркнутое Мустафой Наимой, как-то «прикрыть» поспешный отход Реджеб-паши с места сражения.

И.В. Цинкайзен утверждает, что капудан-паша был вынужден на случай возобновления битвы просить как можно скорее подкрепления[428]. «Все, что тут (в Стамбуле. — В.К.) разве еще могло держать оружие, поэтому было поспешно собрано и отправлено к флоту». Прямое указание такого рода в бумагах Т. Роу, на которые ссылается тюрколог, нам не встретилось, однако в известии посла от 11 августа сказано, что семь галер «посылаются для подкрепления капитан-паши на Черное море против казаков, которые в последней схватке очень ослабили его».

Сразу по окончании сражения, но уже по приходе сообщения об османской победе, английское посольство извещало Лондон, что в Стамбуле «все наполнено тревогой и страхом». В «Рассуждении о договоре Испании с великим синьором», которое помечено 2 октября и было вручено великому везиру, Т. Роу, игнорируя «знаменитую победу», отмечал «из опыта», что запорожцев «невозможно обуздать», разве что полякам удастся застать их врасплох зимой и сжечь их лодки, но Польша этого никогда не сделает, пока турки не удержат от набегов татар. А весной следующего года, как увидим, посол будет сообщать о великом страхе на Босфоре и в столице в связи с новыми слухами об ожидавшемся очень большом приходе казаков. Следовательно, карахарманская победа и триумф Реджеб-паши совсем не впечатлили и не успокоили турецкие власти и население.

Об этом свидетельствует и итальянский документ XVII в., утверждающий, что османские галеры так пострадали при Карахармане, что султан «впал в тревогу… опасаясь, что это великое множество казаков высадится вблизи Константинополя, как они это делали прежде, а его министры не нашли лучшего средства, чем послать срочного курьера к королю и Республике Польской, грозя им от имени Великого Турка сиюминутной войной, если они тотчас же не пошлют польскую армию на Борисфен, где находились жены и дети казаков, чтобы произвести отвлекающее нападение». То же говорит и Л. Фаброни: султан «был в большей тревоге и боялся, как бы этот казачий флот не приблизился к Константинополю», почему и послал упомянутое требование польскому королю.

В письме Ф. де Сези от 5 октября (25 сентября) находим мнение посла о карахарманской победе, сводящееся к тому, что у капудан-паши «не было так много преимущества над казаками, как было объявлено в этой Порте». М. Бодье же характеризует победу и вовсе как «незначительную в военном отношении, но важную для Константинополя». В общем, изучение европейских источников показывает правоту М.С. Грушевского в том, что «более точные известия значительно ослабляют картину этой победы».

В. Катуальди, ссылаясь на замечания Т. Роу и великий страх в Стамбуле, заставивший турецкое правительство спешить с окончанием работы по дополнительному укреплению входа в Босфор, даже считает, что османы старались «придать характер победы тому, что в действительности было поражением». С этим последним мнением согласиться нельзя, потому что поражение турок должно было означать победу казаков. Ее они, однако, не добились, хотя были близки к ней, на равных сражались с самой мощной эскадрой имперского флота и впервые в казачьей военно-морской истории едва не взяли флагманский корабль капудан-паши.

Пожалуй, наиболее точно результат сражения для турецкой стороны определил Т. Роу, который в письме Э. Конвею от 24 сентября, иронически отзываясь о триумфальном возвращении Реджеб-паши, привел латинскую фразу: «Non de victoria, sed de non victo triumphavit» — «He победу славят, а непоражение».

Р. Левакович утверждает, что после сражения Яхья повернул к устью Днепра, «чтобы соединиться с оставшимся (казачьим. — В.К.) флотом, [который] исчез из-за плохой погоды, и с намерением потом пристать в другом месте, чтобы отправиться на осаду Константинополя». Яснее о том же сказано у В. Катуальди: «Яхия в виду непогоды не мог и не хотел преследовать турецкого отряда и повернул с оставшимися казаками к устью Днепра, спеша соединиться с главным отрядом, который, сначала разбросанный, кончил все-таки тем, что собрался и направился к устью той же реки».

Согласно Р. Леваковичу, решение о возвращении в Сечь было принято только после соединения авангарда с основной флотилией. Причины решения объясняются так: «Когда весь флот объединился, казаки захотели вернуться на Запорожье, чтобы отдохнуть и взять новые боезапасы с намерением вернуться, снабженные как должно, на осаду Константинополя…». О возвращении в Сечь «за военными запасами» говорит и «капитан» Иван.

Приведенные утверждения вызывают большие сомнения. Почему надо было соединяться непременно около днепровского устья, так далеко от Босфора, а не в каком-то более близком к нему месте? Подобное могло произойти, если бы казачье командование не договорилось заранее о возможном пункте встречи на случай разделения флотилии. Однако соединение разбросанных штормом отрядов в ходе других экспедиций свидетельствует о том, что такая возможность обычно предусматривалась. Поскольку флотилия, на которой находился Яхья, давно прошла Босфор (что игнорирует Р. Левакович), полагаем, что и решение возвращаться домой казаки приняли еще до сражения. После Карахармана же они просто продолжили свой путь.

Иван рассказывал, что «в устье Борисфена» им удалось взять и сжечь якобы 300 турецких лодок. У Р. Леваковича находим подробное описание этого дела, произошедшего 23 (13) августа, через 17 дней после Карахармана. «Войдя за два часа до рассвета в устье Борисфена, (претендент. — В.К.) нашел там 300 турецких лодок, и, обнаружив их, [казаки] напали на них внезапно и убили всех подошедших турок». По мнению францисканца, Яхья, произведя немедленное нападение, проявил предусмотрительность, «поскольку, как он сказал, под покровом ночи турки могли бы убежать и оставить лодки, а если бы это было днем, то ему бы пришлось либо убежать, либо сражаться с риском, так как число турок было значительно больше, и у них были [пушки]».

Среди прочих, продолжает Р. Левакович, в своей палатке был убит и темишварский паша, спавший в рубашке и не успевший даже одеться. Он «привел силой 3 тысячи христиан этого пашалыка и разных краев Болгарии, которые, приблизившись к казачьему войску, кричали громким голосом, что они все христиане и хотят служить султану» (Яхье)[429]. По освобождении «им дали оружие и распределили по флоту». Эти христиане и пленные османы показали, что «при захвате лодок погибло около 7 тысяч турок». По Р. Леваковичу, казаки «захватили большую добычу, нашли много съестного и боевых запасов» и 300 пушек, «которые были специально изготовлены в Константинополе, чтобы использовать их против казаков». Последние погрузили орудия на чайки, а взятые лодки сожгли.