Потемкин являлся (праздничный, великолепный). За ним повсюду таскался галдящий кагал варшавских евреев, моливших о позволении открыть в Херсоне финансовые конторы. Светлейший свысока рассуждал с иностранными послами о значении своего края:

– Петербург приносит стране лишь восьмую часть доходов империи. Обретенные нами края превзойдут в прибылях все области. Жалеть расходов – все равно что плакать о тех боярских бородах, которые Петр Великий остригал ножницами…

«В чем его волшебство? – депешировал Сегюр Монморену. – В гении, еще в гении и еще раз в гении». Император Иосиф говорил Сегюру: «Мы нищие! Ни в Германии, ни во Франции не могли бы позволить себе того, что здесь делается русскими…» Сегюр запечатлел и такую фразу Иосифа:

– Россия – опасный союзник: она тратит свои деньги еще до войны и является на войну с пустым кошельком. А этот Циклоп заявил мне вчера, подвыпив, что Россия способна вести войну с Турцией своими силами… без нас!

– Я вам сообщу худшее: Булгаков уже в Севастополе.

– Зачем? – перепугался Иосиф.

– Для консультаций, так объяснили мне русские…

15 мая состоялось торжество спуска кораблей и закладки новых. Для Екатерины построили роскошный паром, паруса его были сшиты из алой парчи с золотыми кистями.

– Беда мне с этим флотом! – нагло врала она иностранным послам. – Мой флот так быстро растет, что холста уже не хватает, приходится парчу на паруса тратить.

Херсонское адмиралтейство укрепило посреди парома престол, великолепие которого покоробило даже Екатерину.

– Светлейший, сколько ты истратил на стульчак этот?

– Садись, матушка, сколько бы ни стоило.

– Разоришь ты меня, пустишь по миру…

На воду, кормою вперед, сошел линейный корабль «Владимир», за ним по салу, яростно шипевшему и дымившему, скользнули фрегаты «Иосиф II» и «Александр». Паром сильно раскачало, волна заплеснула персидские ковры, ветер растрепал перья страусов над престолом. Исполняя завет Петра I, императрица поднесла мастерам-корабельщикам подносы из серебра, на которых горками лежали деньги (за корабли расплачивались тогда по длине их и по количеству пушек). Здесь же, на пароме, был накрыт стол с водками и холодными блюдами, гости подходили, сами наливали себе, закусывали… Кобенцль сказал Потемкину:

– Архитектура и оснащение кораблей выглядят очень хорошо.

Но Фицгерберт заметил, что они строены из сырого леса. Потемкин же отмахнулся:

– Сушить некогда! Воевать и на таких можно.

– Ваша светлость чем-то озабочены?

Ответ Потемкина был для Кобенцля неожиданным:

– Думаю о Моцарте! Надо бы сказать ему, что на ухо наступать не станем: пусть пишет, что хочет, денег не пожалеем. А звание русского дворянина дадим сразу… с гербом.

Из Херсона вереница карет двинулась к Перекопу, над воротами в Тавриду было начертано: ПРЕДПОСЛА СТРАХ И ПРИВНЕСЛА МИР. Потемкин всех въезжавших одарил крымской солью:

– А вот редкий сорт: эта соль пахнет малиною…

За Перекопом, будто из-под земли, возникли тысячные лавы казаков, которые и мчались с ухарским гиканьем, устремив в пространство длинные пики. Не успели опомниться от этого видения, как показался лагерь татарских кибиток – в конвое уже мчались крымские татары. Эскадроны их в ровном порядке были подобраны по лошадиным мастям, обнаженные сабли сверкали столь жгуче, что делалось страшно. Фрейлины и статс-дамы забились в углы карет, сильный пол тоже испытал тревогу немалую… В этот момент Сегюр крикнул:

– Какой уникальный случай! Что будет, если татары сейчас скрутят императрицу России и германского императора, привезут их в Евпаторию, а там ждет турецкий корабль, который и доставит их прямо на базары Константинополя… Конец всем планам!

– Успокойтесь, – отвечала Екатерина. – Если меня и продадут на базаре, я уже слишком стара для того, чтобы стать звездою гарема султанского. В самом лучшем случае меня подержат одну ночь ради приличия, а под утро выгонят!

20 мая она чуть не погибла – вместе с Потемкиным.

Бахчисарай лежал в изложине крутых гор, а подъездные дороги к нему всегда очень опасны. На крутом спуске лошади вдруг понесли вниз, а лейб-кучер, непривычный к горам, забыл про тормоза. В рукоять тормозов вцепился могучий Потемкин – над обрывом в пропасть лошади разом стали, но сзади их ударила карета – тут подскочили опытные в таких делах татары и удержали карету от падения в ущелье. Екатерина осталась невозмутима. Потемкин тоже.

– Плевать, – сказал он. – Мы уже приехали…

Иосиф нашел, что Бахчисарай похож на итальянскую Геную. Пестрые толпы татар, ослики в тесноте улочек. А перед кофейнями вертелись дервиши и, приведя себя в экстаз, падали в обморок. Впрочем, дервиши разбежались сразу, как только разнесся слух, будто русская столица переносится в Бахчисарай… Впрочем, Потемкин угощал приятелей чебуреками, татарской бузою и лилейными шербетами. Сам же выпил множество бутылок кислых щей, поел клюквы и сказал:

– Все! В лимане Днепровском явилась турецкая эскадра.

Де Линь и Нассау-Зиген велели седлать лошадей:

– Скачем! Нельзя упустить такое зрелище…

Появление турецкой эскадры у берегов Тавриды – грозная демонстрация силы. Предупредительная! Но и стратегическая, ибо, крейсируя под стенами Очакова, турки заграждали русским кораблям подходы к Кинбурну. Екатерина сказала Иосифу:

– Видите? Османы очень быстро забыли о Чесме…

На ночь горы вокруг Бахчисарая были иллюминованы плошками. Дипломатов разместили в бывшем гареме хана, где хранились удивительные восковые цветы, сделанные еще бароном де Тоттом. Никто не догадывался, что этот прохвост обладает и талантом скульптора. Екатерина сказала, что видит в этом р о к:

– Не странно ли, что все, сделанное Тоттом, рано или поздно попадает мне в руки. Он отлил для Крым-Гирея двести пушек – они мои, украсил дворец для ханов – и дворец стал моим…

Ханские покои реставрировал Осип де Рибас, налепивший всюду столько золота, что впору зажмуриться. По стенам красовались арабские надписи: «Что ни говори завистники, ни в Дамаске, ни в Исфагани не сыщем подобного…»

– Все, мерзавец, испортил! – негодовал Потемкин. – Знай я, что он ничего не смыслит в Востоке – не поручал бы ремонт ему. Разве кто помелом мажет золото по стенкам? Помню, вот тут висела прекрасная люстра, где она? Вместо нее приляпана фитюлька, какие в трактирах бывают… Все разворовал!

– А кто ремонт делал? – спросила Екатерина.

– Арестанты, маляры да солдаты.

– А где красок купили?

– Да на базаре…

Перед сном Потемкин навестил могилу Крым-Гирея; ему перевели эпитафию: «Ненавистная судьба зарыла здесь в землю алмаз нити Гиреев… Не прилепляйся к миру: он не вечен. Смерть есть чаша с вином, которую пьет все живущее». Потемкин, скорбный, думая о смерти, вернулся во дворец. Дипломаты пили вино, молодо дурачились. В покоях императрицы еще не гас свет…