Но не только расстреливали. В Керчи устраивали «десанты на Кубань» — вывозили в море и топили. В Севастополе сотни человек были повешены — по Нахимовскому проспекту, Приморскому бульвару, Екатерининской и Большой Морской в качестве виселиц были использованы все деревья, столбы, даже памятники. При допросах арестованных применялись жуткие пытки. Забивали битое стекло в задний проход, ставили горящие свечи под половые органы… А палачи проводили время в постоянных оргиях. Карателей тут требовалось много, «работа» была напряженной, но их и обеспечивали всем, что пожелают: вином, спиртом, кокаином. Каждый из карателей обзаводился «гаремом» из 4–5 любовниц. Брали их из пленных медсестер, из арестованных «буржуек». Глушили себя алкоголем, наркотиками, групповухами, женщин разыгрывали в карты, а если надоедят — тоже расстреливали и брали других.

По данным генерала Данилова, служившего в штабе 4-й красной армии, с ноября 1920-го по апрель 1921 года в Крыму было казнено более 80 тыс. человек [44]. И. С. Шмелев в показаниях Лозаннскому суду называл цифру 120 тыс.[103]. Но противоречия тут нет, потому что люди погибали не только от рук палачей. Свирепствовали эпидемии, а медицинское обеспечение отсутствовало. А уж в тюрьмах и бараках арестованных тиф гулял вовсю, многие не доживали до расстрела. Кроме того, Крым был беден продуктами питания. Что имелось — подъели белые, а потом красные войска. Что осталось — вывезли большевики. Подвоза извне не было, а выезд из Крыма был запрещен! Начался голод. Стало умирать и местное татарское население, в городах доходили до людоедства. Ну а бесприютные беженцы гибли в первую очередь [74].

Но и не всех арестованных казнили именно в Крыму. Сперва-то под расстрелы отправляли всех подряд. А позже, пресытясь кровью, стали взвешивать «виновность». Одних определяли «в расход». Других, чья «вина» выглядела меньше, — отправляли на Север в лагеря. А самым «легким» наказанием считалась отправка в лагерь, специально созданный в Рязани. Хотя итог получался одинаковым. В северные лагеря осужденных везли железной дорогой неделями, а то и месяцами, многие погибали в пути. А тех, кто все-таки добрался, ждал… расстрел. В 1920–1921 гг. в Холмогорах истребляли всех прибывших [76]. Ну а лагерь под Рязанью считался «близко», этапы туда гнали пешком. И они вообще не доходили до места. Едой осужденных не обеспечивали, они быстро выбивались из сил, да и конвоирам не улыбалось топать тысячу километров. И весь этап расстреливали где-нибудь в степи, списав трагедию на тиф.

Нашу страну «умиротворяли» ужасом, кровью, обманами и интригами. И по мере «умиротворения» она становилась… товаром, привлекательным для покупателей. Главным продавцом стал Троцкий. Он вообще находился в этот период на вершине своей славы и карьеры. Красовался на плакатах, воспевался в песнях, превозносился в газетах. Даже город Гатчину переименовали в Троцк. Причем официальные посты не всегда соответствовали реальной власти. Нарком по военным и морским делам, нарком путей сообщения… Ну какое отношение могли иметь эти должности к глобальным экономическим проектам? Нет, оказывается, имели. Все такие проекты с участием зарубежного капитала осуществлялись только через Льва Давидовича. А покупатели не замедлили появиться. Одним из них стал В. Вандерлип. Он был в общем-то всего лишь посредником. Но представлял финансовые, деловые круги Америки — и политические тоже. В 1920 г. в США готовились президентские выборы, и уже было ясно, что песенка парализованного Вильсона спета. Крупный капитал делал ставку на кандидата от республиканцев Гардинга. От его имени и выступал Вандерлип, для начала предложивший Советскому правительству уступить американцам… Камчатку [150].

Он без обиняков, по-наглому, писал в Совнарком: «Наши американские интересы приводят нас к столкновению с Японией, с Японией мы будем воевать. Чтобы воевать, нам надо иметь в своих руках нефть… Не только надо иметь нефть, но надо принять меры, чтобы противник не имел нефти. Япония в этом отношении находится в плохих условиях. Под боком около Камчатки находится какая-то губа (я забыл ее название), где есть источники нефти, и мы хотим, чтобы у японцев этой нефти не было. Если вы продадите нам эту землю, то я гарантирую, что в народе нашем будет такой энтузиазм, что ваше правительство мы сейчас же признаем. Если не продадите, а дадите только концессии, я не могу сказать, чтобы мы отказались рассматривать этот проект, но такого энтузиазма, который гарантировал бы признание советского правительства, я обещать не могу…» [62]

Через Троцкого Вандерлип вышел непосредственно на Ленина, и Владимир Ильич… согласился. После переговоров было подготовлено тайное соглашение отдать Америке всю Камчатку в концессию «для экономической утилизации». А чтобы иметь юридическое право предоставлять иностранцам эти и другие концессии, были даже подрегулированы границы Дальневосточной республики. Сперва-то она провозглашалась от Байкала до Тихого океана. Но потом уточнили, что Якутия, Колыма, Чукотка, Камчатка входят не в ДВР, а в Российскую Федерацию, и распоряжается ими Москва.

Однако Гардинг еще не был президентом, чтобы осуществить «камчатский проект» требовалось ждать выборов. Мало того, Гардинг до выборов опасался этим заниматься. Ведь в США бушевала кампания по обвинению в связях с большевиками, развернутая против Вильсона, созданный в 1919 г. сенатский комитет Овермана проводил слушания, собирал материалы. И соперники на выборах могли успешно использовать аналогичные обвинения против Гардинга. Но не зевали и японцы. Они были возмущены и оскорблены тем, как в Версале западные державы окоротили их интересы. И теперь надеялись наверстать свое за счет России. О поползновениях США они узнали. И игры Америки, которая, с одной стороны, требует удаления японцев с Дальнего Востока, а с другой, сама желает подмять эти края, в Токио очень не понравились. Япония стала предпринимать ответные меры.

«Подыграли» ей сами большевики. В условиях непрочного мира, установившегося на Дальнем Востоке, были объявлены выборы в Учредительное собрание. Но «демократической» агитацией советские представители не довольствовались. Терроризировали и убивали активистов конкурирующих партий. Разлагали войска атамана Семенова. Была создана Госполитохрана — филиал ВЧК. А красноармейцы то меняли звезды на кокарды и нашивали на рукава ромб, превращаясь в «народармейцев» ДВР, то снимали всякие знаки различия и становились «партизанами», которые могли действовать как угодно, а Временное правительство ДВР разводило руками: дескать, «народная стихия», мы за это не отвечаем.

15 октября, едва последний японский эшелон покинул Забайкалье, красные части под видом «мятежных» партизан нанесли внезапный удар по армии Семенова. Она была разгромлена и отступила в Маньчжурию. В Забайкалье сразу же развернулся жестокий террор. Госполитохрана начала аресты. По селам и станицам наводили «порядок» партизаны и псевдо-партизаны. Репрессии приняли такой размах, что 15 % забайкальских казаков бежали в Китай [144]. А большевики, подавив и разогнав своих противников, провели выборы в Учредительное собрание ДВР. И в таких условиях, ясное дело, добились нужных для себя результатов.

Но обман был слишком очевиден. И японцы этим немедленно воспользовались. Поддержали антисоветские выступления на Дальнем Востоке. Во Владивостоке произошел переворот, возникло правительство братьев Меркуловых. С помощью Японии советская власть была свергнута и на Камчатке, Чукотке. Правительство Меркуловых отказалось признавать ДВР и призвало на помощь японцев. Теперь Токио получил «официальный» предлог оставить свои войска на Дальнем Востоке, и обещанные концессии американцам «улыбнулись». Скандальные материалы о контактах Вандерлипа с большевиками были переданы конкурентам Гардинга, попали в американскую прессу. И кандидату в президенты пришлось публично отречься: «Вандерлипа не знаю и никаких сношений с советской властью не признаю» [62].