Надо было вылезти еще вчера.

Именно столько он и собирался пролежать в трубе: трое суток, пока не пойдет на убыль адреналин, заставляющий быть начеку.

Но вчера во второй половине дня кто-то открыл дверь и стал разгуливать по техническому этажу. Он лежал неподвижно, слушая шаги и дыхание охранника, или электрика, или водопроводчика в каком-нибудь полуметре под собой. Помещение, где проходят электрические провода и водопроводные трубы тюрьмы, посещают всего раз в неделю. Он знал это, но решил для надежности выждать еще двадцать четыре часа.

Он поднес к лицу левую руку, посмотрел на часы, когда-то принадлежавшие пожилому инспектору.

Девятнадцать сорок пять. Через час заключенных запрут по камерам.

Час с четвертью — до смены персонала, дневных надзирателей сменят ночные.

Пора.

Он убедился, что ножницы так и лежат в кармане штанов. Те самые, что стояли в подставке на столе в кабинете при мастерской. Этими же ножницами он в первые сутки остриг свои длинные волосы. Движения рук и ног ограничивала труба, но у него было полно времени, к тому же он с облегчением отвлекся от людского гвалта внизу, когда искали части тел. Теперь он извернулся, с трудом достал ножницы из кармана и сильно бил острием по трубе, пока пальцы не нащупали дыру. Потом лезвиями разодрал мягкий металл. Ногами уперся в металл, на котором лежал, выгнулся назад и, оказавшись над дырой, обеими руками ухватился за ее острые края. Из пальцев полилась кровь, когда края наконец разошлись в стороны; он выпал из трубы и рухнул на каменный пол технического этажа.

Он насчитал на стенах пятьдесят семь красных, желтых и зеленых лампочек, при помощи которых следили за водой и электричеством, пересчитал их еще раз.

Ни шагов, ни голосов.

Он был уверен — никто не заметил, как тело упало на пол в помещении, дверь которого вела прямиком в подземный коридор, соединяющий технический этаж с корпусом «G». Он ухватился за раковину, встал, кружилась голова, но сидевшая внутри слабость вскоре исчезла, и он снова мог доверять своему телу.

Пит вгляделся в тревожную темноту.

На стеллаже под предохранителями висел карманный фонарик; Пит решил не зажигать лампу, а взять фонарик — это позволит глазам постепенно привыкнуть к свету. Когда тьма сменилась светом, глаза заболели больше, чем Пит ожидал; он даже вскрикнул, когда на него сверкнуло из зеркала над раковиной.

Он закрыл глаза и подождал.

Зеркало больше не било по глазам.

В зеркале он увидел голову, волосы на которой висели клоками. Пит подобрал с пола ножницы и принялся ровнять волосы, пока на голове не остался ежик в несколько миллиметров длиной. Бритва, лежавшая в ящике того же письменного стола, своевременно перекочевала в карман штанов. Пит смочил лицо и стал, сантиметр за сантиметром, соскребать бороду, которую начал отращивать сразу после с заседания в Русенбаде, где было принято решение о внедрении его за высокие стены Аспсосской тюрьмы.

Он снова вгляделся в зеркало.

Четыре дня назад у него были длинные светлые волосы и трехнедельная борода.

Теперь он был коротко стрижен и чисто выбрит.

Другое лицо.

Не закрывая воду, он разделся догола и сунул замусоленный кусок мыла, лежавший на раковине, под капли, которые не были мочой. Вымылся и подождал, пока тело высохнет в жарком помещении. Вернулся к трубе, к острому косому разрезу в металле, пошарил там и вытащил узел одежды, бывшей несколько дней назад на тюремном инспекторе по фамилии Якобсон, а потом какое-то время служившей подушкой, защищая шею, благодаря чему не впитала в себя мочу и экскременты.

Они были примерно одного роста, и форма села почти идеально. Может, брюки оказались коротковаты, немного жали ботинки, но это не мешало и не бросалось в глаза.

Пит стоял у двери и ждал.

Наверное, он должен был испытывать страх, напряжение, тревогу. Он не чувствовал ничего. Ему пришлось существовать в этом состоянии, ведь выжить он мог, только отключив чувства. Ни о чем не думать, ничего не желать. Нет ни Софьи, ни Хуго и Расмуса, ничто не напоминает о жизни.

Он носил бесчувственность в себе с той минуты, как сделал первые шаги по тюремному двору.

Это состояние отпустило его всего однажды.

Перед самым выстрелом.

Он стоял у окна, поправлял наушник и в последний раз искоса глянул на церковную колокольню. Посмотрел на ковер, скрывающий тело, покрытое взрывчаткой, на чан с соляркой, бензин где-то у их ног и зажигалку в своей руке. Он проверил свое положение — надо стоять так, чтобы профиль был полностью на виду, надо вынудить их целиться в голову — никакой криминалист потом не усомнится, что череп снесло выстрелом.

Два мгновения смертной тоски.

В наушнике послышалась команда стрелять. Он стоял и ждал. Но ноги унесли его в сторону слишком рано, они двигались как будто сами по себе.

Дважды ему не повезло.

Но к третьему разу оно вернулось, это чувство контроля — не думать, не чувствовать, не желать, оно снова ожило в нем.

Грянул выстрел.

Он оставался на месте.

У него было ровно три секунды.

Время, необходимое, чтобы снаряд вылетел с колокольни, одолел расстояние в тысячу пятьсот три метра при силе ветра семь метров в секунду и температуре восемнадцать градусов и попал в человеческую голову в окне мастерской.

Нельзя начинать движение слишком рано. Я знаю, что наблюдатели, которые работают со снайпером, смотрят на меня в бинокль.

Я считаю.

Одна тысяча один.

У меня в руке зажигалка, ясный живой огонь.

Одна тысяча два.

Я поспешно отступаю назад за миг до того, как пуля пробьет стекло, и пускаю пламя по запальному шнуру, намотанному на тело под ковром.

Грянул выстрел. Окно сильно повреждено, и объект больше не виден.

У Пита оставалось еще две секунды.

За это время запал должен прогореть до конца, и огонь подберется к капсюлю-детонатору, пентилу и нитроглицерину.

Я бросаюсь к столбу в паре метров от окна, я присмотрел его загодя, одну из четырехугольных цементных глыб, держащих потолок.

Я стою за ней, пока прогорают последние сантиметры запала. Взрывается то, что намотано на человеческое тело, что приклеено скотчем к человеческой коже.

У меня лопаются барабанные перепонки.

Обрушиваются две стены — та, за которой тюремный инспектор, и та, за которой кабинет.

Пробитое окно волной выдавливает наружу, и оно падает на тюремный двор.

Ударная волна катится ко мне, но ее гасит цементный столб и ковер на теле заложника.