Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Которые стайкой собирались вокруг него и весело смеялись над всеми его шутками.
Хатч оставался в коме, по-прежнему глубокой и непобедимой. Грейс Кардифф звонила каждую неделю.
— Никаких перемен, никаких… — с горечью говорила она. — Они до сих пор ничего не в силах понять. Он может прийти в себя завтра утром, а может погрузиться еще глубже, и тогда уже больше не очнется.
Два раза Розмари ездила в госпиталь святого Винсента. Она стояла у кровати Хатча и беспомощно смотрела на его закрытые глаза, чутко прислушиваясь к едва различимому дыханию. Второй раз, в начале января, она встретилась там с его дочерью Дорис, которая сидела у окна палаты с каким-то рукоделием. Розмари познакомилась с ней у Хатча год назад. Эта невысокая милая женщина лет тридцати была замужем за инженером, шведом по происхождению. К несчастью, дочь очень сильно походила на Хатча, но в отличие от отца была с длинными волосами.
Дорис не узнала Розмари, но когда та представилась еще раз, начала смущенно извиняться.
— Не надо, — улыбнулась Розмари. — Я сейчас ужасно выгляжу и прекрасно об этом знаю.
— Нет, вы совсем не изменились. Просто я очень плохо помню лица. Я иногда даже своих детей не узнаю.
Дорис отложила вышивание, и Розмари подсела к ней. Они обсудили состояние Хатча. Потом пришла медсестра и поменяла пузырек в капельнице.
— А у нас с вами один и тот же гинеколог, — сообщила Розмари, как только ушла медсестра.
Они поговорили немного о беременности Розмари и о докторе Сапирштейне, о том, какой он способный и знаменитый. Дорис очень удивилась, когда Розмари сказала, что ходит к нему каждую неделю.
— Поначалу он осматривал меня раз в месяц, — сказала она. — Потом мы стали встречаться каждые две недели, и лишь в самом конце — раз в неделю. Это было уже на последнем месяце. И мне казалось, что так у всех.
Розмари не нашлась, что ответить, и Дорис почувствовала себя неловко.
— Но, наверное, каждая беременность проходит по- своему, — спохватилась она и улыбнулась, пытаясь замять свою бестактность.
— Именно это он мне и говорит.
Вечером она рассказала Ги, что доктор Сапирштейн осматривал Дорис только раз в месяц.
— Со мной что-то не так, — забеспокоилась она. — И он это знал с самого начала.
— Не будь дурочкой, — ответил Ги. — Он бы тебе все рассказал. А если не тебе, то уж МНЕ-то наверняка.
— Да? Он тебе что-нибудь говорил?
— Ничего. Клянусь Богом, ничего.
— Тогда почему он хочет, чтобы я показывалась ему каждую неделю?
— Может быть, он сейчас всех так смотрит. А может, он проявляет к тебе больше внимания, потому что ты знакомая Минни и Романа.
— Нет.
— Ну тогда я не знаю, спроси у него самого. Может быть, ему нравится тебя осматривать, а ее — нет.
Через два дня она все же спросила об этом самого доктора Сапирштейна.
— Эх, Розмари, Розмари… Ну что я вам говорил по поводу ваших подружек! Разве я не предупреждал, что каждая беременность протекает по-своему?
— Да, но…
— И наблюдение тоже надо вести по-разному. Дорис Аллерт уже два раза рожала до нашей с ней встречи, и во время предыдущих беременностей никаких отклонений у нее не было. Поэтому ее и не надо было наблюдать так тщательно, как женщину, которая собирается рожать впервые.
— А вы разве всех смотрите каждую неделю, кто рожает первый раз?
— Пытаюсь, но иногда мне это не удается. С вами все в порядке, Розмари. Боль скоро пройдет.
— Я начала есть сырое мясо. Только немного его разогреваю.
— Еще что-нибудь необычное?
— Нет, — сказала она и про себя удивилась: разве этого не достаточно?
— Ешьте все, что вам захочется. Я ведь уже говорил вам, что у беременной женщины могут появиться самые разные вкусы. Некоторые даже едят бумагу. И перестаньте наконец волноваться! Я не держу никаких секретов от своих пациентов — жизнь и без того сложна. Я вам говорю чистую правду. Ну так как, вы успокоились?
Розмари кивнула.
— Передавайте привет Минни и Роману, — сказал он. — И Ги тоже.
Розмари читала уже второй том «Крушения» и начала вязать Ги полосатый красно-оранжевый шарф для репетиций. Забастовка, о которой так много писали в газетах, все-таки началась, но они практически не ощутили ее последствий, потому что большую часть времени сидели дома, лишь иногда по вечерам наблюдая из окна за толпами, медленно плывущими по улице.
— Эй, крестьяне! — кричал на них Ги. — Домой! Убирайтесь домой, да побыстрее!
Вскоре после того как Розмари рассказала доктору Са- пирштейну о своем пристрастии к сырому мясу, она поймала себя на том, что жует сырое куриное сердце. Произошло это на кухне. Розмари посмотрела на свое тусклое отражение в хромированном корпусе тостера, потом опустила взгляд на руку и увидела полусъеденное сердце; по ее пальцам струилась кровь. Она тут же выбросила остатки сердца в мусор, открыла воду и смыла с ладони кровь. Потом, не выключая воду, наклонилась над раковиной и ее вырвало.
Попив воды, она немного успокоилась, умыла лицо, руки и тщательно вычистила раковину специальным средством, выключила воду, вытерлась и некоторое время молча простояла в задумчивости. Затем достала из ящика блокнот, ручку, села за стол и начала писать.
Ги, уже в пижаме, пришел к ней на кухню в половине восьмого. Перед Розмари лежала раскрытая кулинарная книга. Она выписывала из нее рецепты.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Составляю меню, — сказала она. — Для вечеринки. Двадцать второго января у нас будут гости. Через неделю. — Она поглядела на разбросанные по столу листочки бумаги и подняла один из них. — Мы пригласим Элизу Дунстан с мужем, Джоан с приятелем, Джимми и Тайгер, Аглана с подругой, Л у и Клаудию, Ченсов, Венделлов, Ди Бертиллона с его девушкой — если, конечно, ты хочешь их видеть, — Майка и Педро, Боба и Tea Гудманов, Каппов, — тут она
