Это очень важное замечание, потому что оно позволяет мне еще раз повторить исходное: я работаю с парадигмами, что значит, с наиболее общими согласиями, а отсюда – и понятиями исследуемых сообществ. То, что где-то в огромном объеме христианской или любой другой литературы можно найти нечто отклоняющееся от общепринятых взглядов, в данном случае, на тело, как на «гроб повапленный», «сосуд скудельный» и тому подобное, я не сомневаюсь. Но сейчас я говорю об обычном мышлении, а в нем обычно, как это вижу я, обычный человек воспринимает мир вот таким образом, который тоже называется обычным. Иначе говоря, мои слова должны были бы прозвучать так: обычно считается, что обычный христианин, действительно искренне преданный вере, считает тело помехой своему служению. И по мере того, как рвение его усиливается, усиливается и сопротивление тела его аскезе, из-за чего он частенько доходит или до ненависти к телу, или до сумасшествия. И так далее, и тому подобное… Я не против замечаний, но сначала мне бы хотелось, чтобы сказанное мной было понято. Я уже постарался показать, что большинство сделанных к этой работе замечаний сделаны так, словно бы их авторы вообще не читали рецензируемой книги.

Существуют эпохи, когда нравственность ломается настолько быстро, что люди перестают сдерживать то, что из них рвется. В этом смысле нет для нас более показательного времени, чем русская революция. Обещание обновить жизнь полностью привело к откровенной травле всего, что воспринималось как проявления прежнего быта, прежней жизни. Вслед за Лениным психологи вытравливали из своего языка все понятия и даже просто слова, как-то напоминающие о тех образах, которые за тысячелетия существования русского языка доказали, что они передают описание мира наиточнейшим из всех доступных русским способом. То есть те слова, которые не задумываясь употребляет любой человек русской культуры для выражения сложных понятий. Не задумываясь потому, что знает: точнее и понятнее в русском языке это понятие передать нельзя. Так называемый «советский язык» рождался из замены понятных каждому человеку слов на искусственно выбранные иностранные выражения, которые могли понимать только избранные. Я сделаю небольшое отступление и приведу выдержку из «Истории советской психологии», показывающее отношение психологов к этому древнему океану бытового мышления:

«Охватывая в краткой характеристике обширную область философско-психологических исследований, которая в те времена претендовала на исключительное право именоваться научной психологией, В.И.Ленин указывает их основной методологический порок – отказ от объективного анализа, серьезного фактического изучения.“Метафизик-психолог рассуждал о том, что такое душа? Нелеп тут был уже прием. Нельзя рассуждать о душе, не объяснив в частности психических процессов: прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы бросить общие теории и философские построения о том, что такое душа, и суметь поставить на научную почву изучение фактов, характеризующих те или другие психические процессы”.

Оценка, которую дал В.И.Ленин психологам, занимавшимся умозрительными рассуждениями о природе души и видевшим свою задачу “в пересмотре” всех известных философских построений о душе с позиций метафизики, сохраняет свое значение, как мы убедимся, для всего предоктябрьского периода развития психологии в России. Ничего ценного, творческого, смелого не могла оставить после себя метафизическая, идеалистическая психология. П.П.Блонский, сам принадлежавший в предреволюционные годы к лагерю философского идеализма, с горечью и презрением писал позднее в книге “Реформа науки” (1920): “Невольно содрогаешься от того, в какую глубокую тьму интеллектуального атавизма погружен целый ряд “общепризнанных” мыслителей нашего века, как бесконечно далек их ум от современности, какие, в буквальном смысле слова, первобытные дикари в профессорских сюртуках они всем умом и мировоззрением. Они plusquamperfektum в XX веке. Но другими они не могли быть. Только люди такого дико-первобытного ума и такого бессознательного атавистического мировоззрения могли быть умственными вождями эпохи международной бойни и народных угнетений. Иметь философию более высокого качества эти люди были не в состоянии”» (Петровский, с.12–13).

Как подсказал мне мой научный рецензент, Петровский впоследствии пересмотрел свои взгляды. И тем не менее, такова была научная парадигма.

Эти нити культуры, если понимать под культурой нечто искусственно созданное людьми и отличное от природы, тянутся сквозь историю и не хотят погибать. Что это значит? Значит, в них есть некая сила жизни, пусть даже чаще всего и не понятая самими учеными. Вот ради нее-то, пожалуй, и есть смысл изучать историю науки.

Вот теперь, пожалуй, мы можем взять еще несколько образов, хранящих содержание, и наложить их поверх мышленческой среды, заполняющей наши рамки. Теперь, если попробовать увидеть это целиком, возникнет приблизительно такой образ: географическая карта Европы и околосредиземноморья; все это пространство заполнено отдельными племенами и народами – где-то плотней, где-то реже; как только я пытаюсь представить себе их мышление, мне видится над ними словно некая дымка, облако чего-то имеющего объем и разную плотность при всей своей однородности. Эта дымка покрывает весь континент, можно представить себе, как она велика. К тому же она словно бы имеет глубину, иначе говоря, два с лишним тысячелетия словно бы придают ей толщину.

Ученые и мыслители чаще всего ненавидят эту толщу человеческого сознания и считают его невежеством, серостью, тупостью и вообще носителем всех человеческих пороков. Это, скорее всего, связано с тем, что толща никак не отзывается на их призывы, не распознает в их теориях луча света в темном царстве и остается равнодушной к новому. Древность и малоподвижность ее как бы устраивает. Мы все в общем-то привыкли так воспринимать человеческое общество. Однако за таким отношением нет ничего, кроме мышления исключительности. Толща не равнодушна, она живет, и живет очень горячей жизнью, просто эта жизнь горит не там и не так, как хотели бы мыслители. И они обижаются на нее, что она не верит им и плохо поддается управлению. Вот в управлении-то и скрыта суть дела.

Если мы еще раз попытаемся взглянуть на толщу человеческого сознания как бы сверху и единым взглядом, то увидим, что она живет, колышется и собирается в узлы вокруг источников силы. Источники силы – это то, что поддерживает и обеспечивает жизнь. Вспомним продразверстку в России, когда обозы вооруженных горожан ездили по деревням и отбирали у крестьян продовольствие, расстреливая сопротивляющихся. А потом обозленные крестьяне подкарауливали эти обозы и забивали «комиссаров». И нам будет виден один из таких узлов силы, вокруг которого вращается целый вихрь человеческого сознания. Если так же «сверху» поглядеть на работу нашей Думы, то увидится точно такой же, только гораздо больше, вихрь сознания, постоянно удерживаемый вокруг некой сердцевины. И так же по всем городам и селам.

Тут мой цензор неожиданно сделал поправку: «То, что