и над собой увидел белый потолок. Я жив! Я всё ещё жив, что просто невозможно. Я прекрасно помню, как с колокольни расстреливал из пулемёта немецкую пехоту, как бросал гранаты, оставив одну для себя. Помню, как две самоходки, встав бок о бок, дали залп по моему укрытию. А вот что было потом я ничего уже не помню. Я попытался повернуть голову и тут пришла она, БОЛЬ. Голову словно резко сдавил раскалённый обруч да так, что в глазах потемнело. Похоже я даже на какое-то время опять потерял сознание.

Придя в себя я увидел склонившуюся надо мной женщину в белом халате и белой косынке на голове. Она молча резко распрямилась и быстро скрылась из поля зрения. Лишь чуть слышно скрипнула дверь. Ну и что это было? Чёрт возьми, ну почему одежда медиков везде одинаковая? Ещё и ни одного слова не проронила. Вот и гадай теперь, у немцев я или у наших? Хотя, если рассуждать логически, нашим здесь взяться неоткуда. И вообще, где это самое здесь находится? Вопросы, вопросы, а ответов нет. Значит будем подождать. Кстати, если я у немцев, то почему лежу явно в больничной палате, а не в лагерном бараке? Или он приняли меня за своего? Ведь в том бою я был в форме немецкого майора. Но, всё же, может всё таки наши?

Дверь снова скрипнула и мои надежды рухнули в пропасть. Передо мной, в поле моего зрения, стоял и лыбился во все свои 32 зуба явно немецкий офицер в накинутом поверх мундира белом халате.

— Гутен таг, герр Копьёв! Вы даже себе представить не можете, как я рад, что вы наконец-то пришли в себя.

Вот ни хрена себе такое здрасти! Меня ещё и опознали. Может хоть расстреляют или повесят сразу. А то если пытать вдруг начнут, слишком многое могут узнать. И как бы я не крепился, но пытками из человека можно выжать абсолютно всё из того, что он помнит, в том числе то, о чём он давно уже забыл.

— Не удивляйтесь, — продолжил немец, — Мы почти сразу узнали, кто вы есть на самом деле. Ваши заокеанские союзники нам в этом очень помогли.

— Герр офицер, раненому нужен покой. Прошу вас удалиться, — мужской голос шёл откуда-то сзади и я не видел говорившего, но предположил, что это врач. Стоящий передо мной немец лишь коротко кивнул и ушёл, а надо мной склонился говоривший. Он осмотрел меня, попросил проследить глазами за молоточком, померил пульс. В общем обычное дело в любой больнице. Потом мне сделали укол и я вырубился. А ночью мне опять стало хуже и я впал в беспамятство.

Помню, что последней мыслью было, что может Судьба будет ко мне милостива и я уже не очнусь. Увы, не повезло. Через четыре дня я вновь пришёл в себя. Уже знакомый мне офицер заявился спустя ещё пару дней.

— Ну что же вы, герр майор? — немец придвинул стул поближе к кровати и сел на него. Сегодня он был без медицинского халата и я смог разглядеть его форму и звание. Судя по вышитому орлу над правым карманом кителя, петлицам и нарукавному знаку он был из Люфтваффе и имел звание майора, — Складывается такое впечатление, что вы хотите лишить меня удовольствия общаться с вами.

— Вы правы, майор, — говорил я довольно тихо, так как от малейшего напряжения голова начинала немилосердно болеть, — Я очень сильно желал бы сдохнуть и лишить вас этого удовольствия.

— Вы говорите как настоящий солдат, — польстил мне немец, — Только мы, военные, в отличии от гражданских, спокойно относимся к смерти и не боимся её. Но всё же торопить её не нужно. Как говорится, всему своё время. А ваше время, я надеюсь, придёт ещё не скоро, чего я вам искренне желаю.

— Если вы хотели меня успокоить или подбодрить, то у вас это явно не получилось.

— Вы храбрый солдат и умелый лётчик, за что я вас очень уважаю, — немец чуть заметно склонил голову. Ну и актёр пропадает, — Да, мы, немцы, умеем уважать сильного и достойного противника. А вы противник более чем достойный, герр Копьёв. Вас очень ценит и ваше руководство и ваши союзники. Вот, полюбуйтесь, — он достал что-то из кожаной папки, лежащей у него на коленях и показал мне. Журнал «Time», а на его обложке моё фото при всех наградах и, что характерно, уже с тремя звёздами Героя.

Следующие полтора месяца, пока я находился в какой-то, судя по всему частной, клинике и проходил лечение, майор Герхард Нойман был рядом со мной постоянно. Он вёл задушевные беседы и всячески выказывал мне своё уважение. От него, впрочем, я получил кое-какую информацию.

Когда мою бессознательную тушку извлекли из-под завалов того, что было колокольней, немцы уже знали от пленного партизана, что ими руководил некто в форме немецкого майора. Естественно их заинтересовало, кто бы это мог быть. Меня отправили в госпиталь в Жлобин, местный к тому времени уже догорал, где извлекли пулю из бедра. Я, в результате тяжёлой контузии, был всё это время без сознания.

Моей личностью заинтересовался один из офицеров СД, курировавший местные айнзацкоманды[100]. Был он человеком продвинутым и почитывал английскую и американскую прессу, которой его снабжали по-знакомству из Берлина. Он и обратил внимание на схожесть фото из журнала «Time» и моей физиономии. Делее меня отправили в Варшаву и уже оттуда в эту клинику расположенную в живописном пригороде аж самого Берлина. Можно сказать, в самом логове нахожусь.

Постепенно меня начали выпускать на прогулки в парк, в котором и располагалась клиника. Естественно не одного, а всё с тем же Нойманом. Во время этих прогулок Нойман в красках расписывал мне все те радужные перспективы, которые меня ждут, если я соглашусь перейти на службу к немцам.

— Я не понимаю вашего упорства, майор, — вещал он, — Ведь вы даже не член большевистской партии, а значит не фанатик, а здравомыслящий человек. И как здравомыслящий человек вы должны понимать, что Советская Россия не выиграет в этой войне, она обречена. Те наши неудачи на фронте носят временный характер. Наступление Красной армии выдохлось и ещё одно усилие и линия фронта покатится на восток до самого Урала. У вас крайне отсталая в технологическом плане страна, примитивное оборудование и такая же примитивная техника. Да даже вы сами, майор, воевали, и вполне успешно, на американском самолёте. Так что большевистская Россия это колосс на глиняных ногах. Вся ваша военная мощь