бы таким жестоким? Нет… Драконы не ценят людских законов, милосердия и порядка. Но мы всё-таки не драконы.

— Мор-р-рай! — вновь возопил кружащий над особняком ворон.

Камень неприятно чиркнул по клинку. Вранальг поспешно отвёл его в сторону, боясь попортить фамильный меч сгинувших Астралингов.

Но мысль, которая сбила его, всё равно прозвучала в голове.

«Однако ты им был».

Тут же в груди разлилась злость. Как можно! Он сделал такое с его матерью!

Впрочем, судя по её вчерашним крикам, недавно отец сделал с ней то же.

Вранальг вскочил и прошёлся туда-сюда по комнате. Звякнули пряжки сапог. Сложная мысль, не слишком доступная для его возраста, сделала все размышления вязкими.

Он никак не мог поймать её за хвост. Но было в ней что-то о том, что любое насилие плохо, женился ты на женщине или нет.

И что куда хуже казаться хорошим и быть плохим, чем просто быть плохим.

Но не мог же он сравнивать отца и Морая так, чтобы последний был в выгодном свете? Это же было противоестественно. Даже грешно, как сказал бы Иерарх Сафар. А богам виднее, что можно думать, а что нет.

Запутавшись, Вранальг резко сменил одно рассуждение на другое. В неясном порыве он кинулся к окну и выпалил сам себе:

— Нет, ну не верю я, что так это и закончилось! Разве есть на свете что-то, что может разлучить Мора и его дракона? Пусть даже смерть, всё равно не верю!

Он прижался носом к окну. От пылкого дыхания тут же запотело пятно на окне. Волнуясь, сам не зная о чём, Вранальг зажмурился…

…а когда открыл глаза, он увидел Скару, Смерть из Брезы, что на дырявых крыльях поднимался с кладбища.

Там, наверху, холод помножился на дождь. Схаалитка поднималась всё выше и выше в небо — невидимая на Скаре и неотделимая от него, будто необычный завиток чёрной гривы. Множество крыш под её взглядом делалось всё меньше. Словно камушки на речном берегу, блестящие от влаги.

В животе искрами вспыхивали восторги и страхи. Она держалась так крепко, как могла. Жёсткие пряди до красноты натянулись на пальцах. Без Морая, в одиночку, каждый взмах крыльями внушал страх.

Как высоко она была! Она, червь, роющий землю! Ей хотелось извиваться и сжиматься, стремясь вернуться назад, на взмокшую от ливня твердь.

Но снова и снова решимость Жницы наполняла её руки.

Она избранница добрейшего бога. Она — могильный ворон, парящий в небе. И крик её — крик дракона.

Ветер трепал волосы и смешивал их с гривой. Они со Скарой соединились в единую чёрную тень, блистающую в огнях города ослепительной чернотой. С утробным рёвом дракон пронёсся над Брезаром. Чёрным коршуном обвёл весь контур построек. Поведя крылом, скользнул ниже — и вынырнул вновь, размяв лапы прямо над магистратом.

В этом краю не осталось триконха, чтобы бить в колокол. Поэтому стали бить в вёдра. Вспыхивали новые и новые огни. Они стягивались воедино; и в единственном глазу зверя отражались созвездием ужаса.

Угольные крыла вновь и вновь выскальзывали из тучи и исчезали в них. Парящий владыка Долины Смерти лениво реял то над крышами, то в вышине. Дождь барабанил по его чешуе и соскальзывал с длинных пальцев. Но дракон торжественно улыбался длинной зубастой пастью. И сверху Эйре казалось, что улыбка косится налево.

Сильные руки помогали девушке держаться на спине Скары. И всё же это было очень непросто. Ботинки постоянно соскальзывали с намокших роговых отростков, мокрая грива лезла в глаза, и гудящий ветер поддавал то слева, то сбоку, а то и сверху, постоянно держа в напряжении.

Но она старалась. Меж ними не было бессловесного единения; однако была некая общая идея.

И они оба услаждались ей, пугая город чёрной тенью.

«Смотрите, как велик Схаал», — бушевало в Эйре. — «Ликуйте, ибо он обращает смерть. И бойтесь, ибо его великолепие колоссально!»

Она не могла видеть, но догадывалась, какой внизу был переполох. Будто кошка сунула лапу в полное птенцов гнездо. Строились паладины, носились адъютанты, сбегались в подвалы горожане и знать. Вздымались к небу баллисты-скорпионы и вздёргивались по команде арбалеты.

Город блестел и морщился от дождя, грязь текла по брусчатым улицам, и рокот небесных вод просеивался через дырявые крылья.

Но взгляд зверя был безмятежен. Он видел врагов под своими лапами, свешивал длинную шею и всматривался в знамёна.

И не делал ничего.

Зачем ему была нужна битва, если он бился все эти годы для Морая? Если ради его восторга и жадности разносил орудия и сжигал форты? Если ради его блестящих глаз и тёплых рук исполнял любые поручения, словно оруженосец?

Они ловили желания друг друга ещё до того, как те возникали в уме. Пока Морай думал, что кровавыми битвами делает Скару счастливым, Скара думал то же самое про него. И оттого он раскрывал свою широкую грудь и расправлял крылья над тисами, чтобы выпрыгивать в небо вновь и вновь — не потому что хотел драки, а потому что хотел сделать своего супруга счастливым.

Лишь это разжигало в нём огонь. Но сколько дней Морай был несчастен, думая о судьбе Скары? Сколько дней этот костёр медленно гас, осознавая, что не может разгореться вновь — потому что Скара был бессилен бороться со Схаалом?

В конце концов дракон больше не мог делать то, ради чего жил. Он умер. Умер и Морай.

А что теперь?

Тишина, шипение и щёлканье внутри. Совсем не похожее на огонь.

Теперь он был равнодушен и даже спокоен.

А там, внизу, некому было сказать об этом. Некому — кроме мальчика, который выбежал из особняка, взял привязанную у крыльца лошадь какого-то гонца и поскакал прямиком в ставку Воинства Веры.

— Не стреляйте по нему! Не стреляйте! — кричал юный Вранальг паладинским командующим. — Он не будет нападать. Он прощается!

Сэра Миссара не было в городе, а единственный лорд-потомок Моргемоны, Вранг, был далёк от понимания огненных хищников. Но его сын — а может, пасынок — кожей ощущал печаль и разочарование чёрного зверя.

— Если бы он желал атаковать, он бы уже налетел — и, скорее всего, на Покой! — убеждал он колеблющихся генералов. — Прошу, подумайте!

Стрелки за баллистами-скорпионами держались наготове. Прицелы скользили вслед за Скарой, словно деревья за ветром.

Кто не желал уронить наземь Смерть из Брезы? Чёрного, как огромная летучая мышь, ужасного монстра?

Но Иерарх Сафар, подняв к небу посох с двузначным символом Аана, нашёл то ли в тучах, то ли в себе некий знак. И намерение