Костя всячески старается утешить меня в разочарованиях: главное из них связано с его постоянным отсутствием, а другое – с тем, что я не окончила курсов и никогда уж, верно, не смогу возобновить своих штудий. Каждый день мой порван, как на тряпки, по минуточкам, поделён между Костей, Юлей, Андреем, Мишей и маленькой Машей, которая красотой своей не уступает сестре. Она младенец, но уже виден характер – спокойный и сдержанный, долматовский. Никаких лёвшинских заскоков я в Маше не вижу, как не вижу и Костиной порывистости, постоянного нервного возбуждения. Косте вечно нужно спешить: я вижу по его глазам, как он тяготится пребыванием дома, хоть и скрывает это от меня.

Поезда нынче ходят с большими опозданиями, расписание не соблюдается вовсе. Если даже у вас имеется билет в определённый вагон определённого поезда, это отнюдь не означает, что сей поезд будет подан и вы сможете занять своё место. Всё определяется законами военного времени, и если идёт, к примеру, эшелон с ранеными (а их всё больше!), то гражданские поезда останавливают. Места, вами выкупленные, могут быть заняты случайными гражданами, на станциях сидят бездомные, нищие, беженцы. Я слыхала от соседки, что многие советуют использовать перед тем, как войти в вокзал, предохранительную жидкость от сыпнотифозных вшей. И она же сказывала, будто вшей этих продают на рынке с дурными целями: немыслимо! Общая картина упадка рисуется невероятно чётко. Прав Костя: зданию империи не устоять, оно будет обрушено… Вот только бы нас не погребло под «обломками самовластья»…

За окнами темно, а я б хотела видеть перемену пейзажа. Столько раз Костя говорил мне о красоте уральских мест, что я вообразила себе этот край как самую дивную страну… Возможно, даже превосходящую собой Швейцарию, которая спустя столько лет обратилась в моих воспоминаниях какой-то идеальной местностью. Когда мне бывает невыносимо трудно (а это случается чаще и чаще), я закрываю глаза на миг и словно бы снова иду по улице Флёретт…

Этот наш исход на Урал – первое моё после Баку путешествие. Нельзя же считать путешествиями ежегодные мытарства с отъездом на дачу! Костя, тот ездит беспрерывно, несмотря на войну (он не подлежит призыву по причине серьёзности своих научных занятий). Утешая меня, Костя сказал однажды: «Не всё у человека сбывается, о чём мечтает. Вот я сдал в девятьсот тринадцатом экзамены на степень магистра, а диссертации магистерской не составил!»

Это он сказал человеку, который даже курсов не кончил. Хорошенько утешил!

Он мечтает о диссертации, но его бросает из одной темы к другой, как по волнам несётся мой Костя! Сейсмология, которой грезил и, кажется, одной только ею жил в Баку, забыта в пользу минералогии. Радиоактивные минералы, их исследование – за этим, говорит Костя, будущее. Его пригласили в Академию наук, ещё когда он занимался нарушенной кристаллизацией, и там Костя свёл знакомства с академиком Вернадским и профессором Ферсманом. О каждом из них он говорит, горячо восторгаясь, особенно его восхищает гениальная прозорливость Вернадского. Тот считает, что прямо теперь русская геологическая наука совершает большой рывок, что атомная энергия и её радиоактивность немыслимо переменит человеческую жизнь, и для того убедил Академию открыть Радиевую комиссию для изучения редких минералов, которые находятся в обычных гранитах. А Костя был принят к работе в той комиссии минералогом. Несколько лет подряд ездил в Забайкалье, на Борщовочный кряж, изучая золотоносные россыпи, на Урале посещал Новотроицкие промыслы, обнажения реки Чусовой, каменоломни и медные шурфы в Богословском горном округе.

Посещал ли Костя Мотовилиху, и как его встретили, мне о том никто не докладывал. И от Лёвы с Глебом давно нет весточки, а ведь «тётя Ксеня» полюбила их вопреки всему и скучает…

О разводе с Клавдией теперь даже не заговаривают, как и о том, чтобы оформить брак со мной. К чему, считает Костя, в эти сложные годы ещё усугублять положение? Ты и так жена мне, говорит он, запись в церковной книге здесь ничего не изменит… Но разве детям не важно будет знать впоследствии, что отец и мать их жили законным браком? Пока что я решила оставить эти разговоры до скончания войны. А что решил Костя, не знаю.

Учусь радоваться небольшим частицам счастия – вот как этому скупому фрагменту света, который озаряет страницы моего дневника. Как этому тихому часу, когда всё моё семейство сладко спит под мерный стук колёс…

Луна в небесах – словно серебряная печать.

Екатеринбург, январь 2000 г.

Старый дневник Ксаны

«Ксана, обещай, что ты никогда с собой ничего не сделаешь», – сказала мама после Димкиной смерти. Я обещала – и знаю, что сдержу слово. Мне никогда не хватит мужества пойти на самоубийство. И даже если бы я всё-таки нашла в себе силы, то никогда не смогла бы уйти так, как это сделал брат, – не оставив родным даже записки! Мы с Княжной обыскали весь дом, но нашли только её же старую заначку, полбутылки водки, которую Ира тут же оприходовала. Дневников брат, разумеется, не вёл (а я на это втайне всё же надеялась).

Я позвонила Танечке, когда вернулась домой из Цыганского посёлка. Вначале приезжала скорая, чтобы зафиксировать факт смерти, потом милиция (миловидная полноватая женщина в форме сказала со слезой в голосе: «Господи! Ну такому красавцу зачем не жилось?» – и это были самые правильные слова из всех, произнесённых в тот вечер), последними прибыли люди из похоронного бюро. Димку увезли в морг после полуночи, брату предстояло лежать там вместе с другими телами – голыми, каждый с биркой на большом пальце ноги.

Маму я в ту ночь заставила принять снотворное, и она всё-таки уснула. Андрюша крепко спал безо всяких снотворных. Княжна сказала, что вернётся утром (вернулась только через день, зато на похоронах была почти трезвая, держалась молодцом). Я же отлично понимала, что не усну. Ходила курить на лестницу каждые полчаса, смотрела на консервную банку, где всё ещё лежали Димкины окурки, и думала о том, что в предсмертных записках иногда нет нужды. Всё и так ясно. Брат попал в такой жизненный тупик, откуда, как ни изворачивайся, не было выхода. Он ведь ещё и деньги все свои немалые потерял в этот год – тогда мы об этом не знали. Вложился в какое-то сомнительное дело, занял у «своих» под проценты… И тут ещё Танечка. И Княжна. И Андрюша, который после Танечкиного выступления весь затих, ушёл куда-то глубоко внутрь себя. Перестал учиться, дома целыми днями лежал на кровати, подбрасывая карандаш. Карандаши валялись у нас в доме повсюду, даже в стиральной машине.