– Слушай, это получается, что у тебя клиническая смерть была? – не утерпев, спросил Минька у друга, когда они уже плыли к Новгороду.

О таком вообще-то спрашивать было не совсем прилично и в иной ситуации Минька никогда бы об этом не заикнулся, но уж очень утомительно было бездельничать, сидя в ладье. Любоваться окрестностями он быстро устал, грести веслами – еще быстрее, набив с непривычки в первые же полчаса здоровенные водяные мозоли. Оставалось только поболтать на досуге. А с кем это лучше всего сделать, как не с князем. С ним, кстати, можно и не обращать внимания на собственную речь. Если и вырвется какое-нибудь мудреное словечко из лексикона XX века – не беда. Костя все поймет.

– Выходит, что так, – ответил тот.

– А вот то, что я раньше читал. Ну, там, будто человек сам себя со стороны видит, а потом летит в черный тоннель и на самом его конце какой-то светящийся шар… Это все правда? Ты не подумай, я не просто так спрашиваю. Мне кое-что сравнить надо… с собой.

– Со стороны, говоришь… – задумчиво протянул Константин. – Видел я себя со стороны. Это да. – И он закрыл глаза, припоминая события двухмесячной давности.

Ему тогда было немного странно наблюдать за тем, как сжимаются в беспощадное, неумолимое кольцо тысячи Басыни и пеший строй могучих полков Рязанской Руси. Странно, потому что вид сверху был для него непривычен.

И еще более странно было видеть собственное тело, неподвижно лежащее там, внизу. С каким-то холодным, отстраненным равнодушием он наблюдал беспомощно суетящегося вокруг него Мойшу, растерянного Юрко и других ратников.

Зато сейчас он ощущал в себе необычную легкость. В том теле, что оставалось лежать, такой замечательной легкости, можно сказать, воздушности, никогда не ощущалось. В этом – была.

Медленно продолжая подниматься все выше и выше над землей, князь даже успел заметить на горизонте жиденькую цепочку из трех сотен всадников, спешно трусивших куда-то.

Он еще не знал, что будет и с ними, и с теми, кто сейчас ликует по другую сторону Днепра, добивая остатки степняков, что случится с Рязанью и что произойдет с Русью, но был уверен, что еще немного, и он все узнает. Жаль, что знания эти будут несколько запоздалые, потому что ничего из этого его уже не интересовало. Абсолютно.

Перед глазами промелькнуло хорошо знакомое белое искристое веретено, которое уже как-то раз предлагалось ему и его друзьям для обратного путешествия в свой мир. Помнится, тогда он отказался от его услуг. Почему? Зачем? Он и сам уже толком не знал этого, как не знал и причины, по которой даже сейчас отвергал его навязчивые услуги. По старой памяти? Навряд ли.

Да скорее всего и не было никакой причины. Он уже попросту ничего не хотел, с глубоким равнодушием разглядывая туман, медленно сгущающийся возле него, и темный, угольной черноты тоннель, к которому его неумолимо несло.

Тоннель, в дальнем конце которого ослепительным пламенем разгоралось какое-то загадочное сияние…

Оставалось лишь бросить последний прощальный взгляд на землю, на сей раз оглядывая уже всю Русь… С тем же равнодушием он смотрел, как кто-то чего-то строит, кто-то куда-то плывет, кто-то…

Да что там разглядывать…

Вот только при виде одной фигурки – маленькой, совсем крохотной, одетой во что-то темное и бесформенное, медленно бредущей в сторону приземистых мрачно-серых зданий с золочеными крестами на куполах, его что-то легонько кольнуло. Куда, коль тела нет, а стало быть, и сердца тоже? Кто знает. А тот, кому это ведомо, навряд ли нам расскажет…

К тому же был этот укол легким, можно сказать, мгновенным, длившимся какую-то тысячную долю секунды, так что чего на нем вообще останавливаться…

Или… стоило?..

Наверное, да, потому что сразу после него с Константина слетело оцепенение и он начал отчаянно сопротивляться той могучей незримой силе, равнодушно несущей его куда-то вверх…

Однако ничего этого он рассказывать почему-то не стал, ограничившись лишь коротким замечанием:

– Наверное, кому все безразлично, обратно уже не приходит. Назад возвращаются лишь те, у кого осталось кое-что недоделанное.

– А как же великие ученые, которые умирали на средине своих свершений? – резонно возразил Минька.

– Да, это верно. Что-то не получается. – Константин на минуту задумался и затем внес поправку: – Тогда так – несделанное и… любовь. А что до туннеля, то я до него даже не долетел, хотя какой-то свет и впрямь впереди виднелся, так что извини, – развел он руками.

– А мне вот, когда я без сознания был, почему-то то самое веретено пригрезилось, – задумчиво произнес изобретатель. – Как тогда на Оке, помнишь? Меня прямо так и тянуло в него запрыгнуть.

– Ишь ты, – мотнул головой Константин.

Он еще раз припомнил то, что привиделось ему… Или не привиделось? Тогда что же получается – кто-то или что-то старается избавиться от них. Так, что ли?

– И как же ты удержался? – спросил он спокойным тоном.

– Ты же сам говорил… про несделанное, – вздохнул Минька, смущенно отводя глаза в сторону.

– А еще я говорил про любовь, – произнес Константин, внимательно посмотрел на друга, после чего продолжать эту тему не стал, щадя Минькино самолюбие. Вместо этого он сказал иное.

– Веретено, как ты говоришь, и у меня было, – откровенно сознался он и добавил после паузы: – Теперь я не удивлюсь, если узнаю, что оно и к нашему воеводе Вячеславу вместе с митрополитом клинья подбивало.

– А кстати, как там они? У тебя никаких новостей нет?

– Есть. Две недели назад заходил купец Исаак и привез еще одну весточку.

– А чего ж ты молчал-то?! – возмутился Минька. – Тоже мне, хорош друг. Получил письмо, а сам молчит.

– А чего говорить-то. Как я понял, они опасались, что первое не дошло, и потому просто его продублировали, – пожал плечами Константин.

– И чего они там пишут?

– Да все то же самое. Живы, здоровы, и все у них без изменений. Так это мы с тобой знали еще месяц назад.

– А чего ж они назад не возвращаются? – не понял изобретатель.

– Значит, не все сделали, что должны. Или дела у них не так хороши, как они сами пишут. Я думаю…

– Чтобы ты, княже, ни думал, все равно это будет совершенно неправильно, – ворчливо заметил подошедший к ним Мойша, с трудом удерживающий равновесие. – А неправильно, потому что ты таки должен думать только о своем скорейшем выздоровлении, и только о нем одном.

– Даже сейчас? – усмехнулся Константин.

– Тем более сейчас, – подчеркнул Мойша, – потому как ты должен появиться пред очами своей невесты в полном здравии. А ты, княже, морщишь лоб. Оное же свидетельствует о том, что мысли у тебя, княже, сумрачные и тяжкие, а посему надлежит немедля выкинуть их из головы и любоваться тем, что ты зришь вокруг себя на берегах этой чудесной реки. К тому же тебе надлежит поменять повязку, испить настоя и…