Оставшись один в кабинете, я мучился вопросом, который возник сразу после ухода Светлова. Почему Лиза в больнице? Значит, с ней все-таки что-то случилось?

Этим же вопросом я задавался сейчас в самолете.

– Еще льда, пожалуйста, – попросил я стюардессу, протягивая ей широкий стакан для виски.

Она подошла, удивленно посмотрела в пустой стакан и переспросила:

– Виски со льдом?

Я тоже глянул на стакан в руке и понял, что трудно правильно выражать свои желания, когда голова занята совершенно другим.

– Да, виски и побольше льда!

Карпаты. Февраль 2016 года. Четверг.

Утром в комнату постучали. Я попросил подождать. Поднялся с кровати. Оделся. Думал-гадал: кто это стучит в незакрытую дверь? Может, генерал Филин? Кажется, он один ведет себя так же, как и раньше, до всех этих потрясений. Львович и Светлов заходили чаще без стука или стучали одновременно с открытием двери.

– Да! – крикнул я, усаживаясь за рабочий стол.

Вошел генерал Светлов. Я сразу обратил внимание на начищенные ботинки. Только потом заметил в его руках обычный конверт.

– Почта? – спросил я его.

Он многозначительно кивнул. Присел по другую сторону стола.

Конверт оказался подписанным и грубо вскрытым. «Президенту С. П. Бунину» было аккуратно выведено явно женской рукой.

«Дорогой Сережа», – прочитал я, и мой взгляд сразу побежал вниз, к подписи. Уж очень хотелось понять, кто позволяет себе так фамильярничать.

Нечитаемая подпись с завитушками мало о чем говорила, и я вернулся к началу послания.

«Я понимаю, что играю с огнем. Точнее – играла до конца прошлого года. Теперь мне хорошо, и я хочу, чтобы это «хорошо» продлилось как можно дольше. Поэтому и откупаюсь от тебя информацией, которая тебе очень поможет. Возможно, даже спасет тебе жизнь. Взамен прошу забыть обо мне и приказать всем твоим службам и слугам сделать то же самое. Я остаюсь в Крыму с любимым человеком. А тебе советую приказать найти хирурга Минусенко из Октябрьской больницы и хорошенько потрясти его. Он, если хорошо припугнуть, расскажет кое-что о твоем новом сердце. Кстати, контракт я разорвала. Его больше нет. Он мне был нужен до первой любви. Как связь со счастливым прошлым. Теперь, когда у меня есть эта любовь, я решила забыть все, что было, и всех, что были».

– Откуда это? – спросил я Светлова, терпеливо ожидавшего, пока я дочитаю.

– От Майи Войцеховской, из Крыма.

– Я вижу. А почему вскрытое?

– Чтобы не оказалось спор «сибирки» или какого-нибудь яда, – спокойно пояснил генерал.

– Ну и что с этим Минусенко? Нашли?

– Конечно нашли.

– И что он вам рассказал?

– Он не рассказал. Он отдал нам вот это!

Светлов выложил из кармана маленький пультик, больше похожий на включатель-выключатель центрального замка машины.

– Это ваш личный выключатель.

Я взял в руку черную штучку с двумя кнопками, подержал на ладони.

– И что, просто взял и отдал?

– Ну, не совсем просто, – усмехнулся Светлов. – Но зато рассказал забавнейшую вещь. Этот выключатель у него купили люди Казимира за огромную квартиру в доме на Софиевской площади. Он, правда, по ошибке отдал им такую же черную штучку, только от своей «ауди». Теперь они могут легко угнать его старушку, но не могут выключить вас. Правда, нам придется какое-то время его оберегать.

– И вот тут, – я попробовал определить вес этой штучки, приподняв ее на ладони, – вот тут моя свобода?

– И жизнь, – добавил генерал. – Зато мы можем начинать действовать решительнее.

– Действуй. – Я посмотрел Светлову в глаза с благодарностью. – Я рад, что не ошибся в тебе!

Светлов поднялся. Пошел к двери. Перед тем, как выйти, обернулся.

– Вам надо хорошенько выспаться. Завтра будет длинный и тяжелый день. И, наверно, нервный.

Его взгляд упал на мою ладонь, в которой я до сих пор держал выключатель своего сердца.

– Может, отдадите на хранение? – осторожно спросил Светлов.

Я отрицательно мотнул головой.

Киев. Август 1992 года.

– У меня будет ребенок! – заявила за завтраком Мира.

Мы, как обычно, сидели за столом. Моя тахта еще не была закрыта пледом, ее кровать – тоже не застелена.

Я чуть не подавился яичницей. И сразу стал припоминать, когда мы с ней «возились» в последний раз. Возникли неприятные подозрения, которые, однако, она быстро развеяла.

– Мы с Витей на днях расписываемся, – продолжила она.

– И что, свадьбу будете играть?

– Маленькую, только для его друзей.

– Тут?

– Нет, во время его дежурства, в кочегарке.

– Меня позовешь?

– Если он согласится.

Я понимающе кивнул.

– Ты не будешь против, если мы его здесь пропишем? – спросила она после паузы, подняв на меня напряженный взгляд.

– Здесь?! – Я задумался. – А сколько нас здесь прописано? Ты, я, твоя мама.

– Видишь, уже неважно, сколько.

– Да, потом же еще твой ребенок, итого получится пять! – Мои слова прервал истерический смешок. – Сюда столько не пропишут!

– За пятьдесят долларов сюда пропишут еще двух бабушек и трех еврейских дедушек, – снисходительно, словно разговаривая с глупышом, произнесла она.

– Прописывай кого хочешь, – махнул я рукой.

Через полчаса она ушла, а я остался сидеть за столом. Я жалел о своей последней фразе. Потому что мой угол в этой квартире мог теперь уменьшиться с семи метров до четырех. И что мне тогда останется? Возвращаться к маме? Нет! Надо искать другой выход.

Вечером, после рабочего дня, я позвонил отцу Василию и предложил встретиться. Он с радостью согласился.

Мы договорились о вечернем купании. Спускаясь к Александровской колонне, я думал о Вере. Думал, что надо послезавтра, в субботу, позвать ее на пляж. На Труханов или в Гидропарк!

Отец Василий уже дожидался меня внизу. Бодрым шагом мы перешли Пешеходный мост, поплавали в Днепре. Воздух уже не был так раскален, но песок пляжа еще хранил солнечную энергию прошедшего дня. И мы лежали прямо на песке, без всяких подстилок.

Я рассказал батюшке о Мире, о ее беременности и свадьбе, о прописке.

– Мирская суета, – махнул он рукой. – И комната эта чепуховая! Даром пришла, даром уйдет. Скажем так, ты сохранил ее для близких старика. Он тебе с неба благодарен!