6 декабря 1852 года

Мой дорогой сэр,

денежные поступления прибыли благополучно. Первое из них я получила в субботу, причем в конверте не оказалось ни строчки от Вас, и в связи с этим я решила, что в понедельник сяду в поезд и отправлюсь в Лондон, чтобы узнать, в чем дело: какая причина заставила моего издателя быть столь молчаливым. В воскресенье утром пришло Ваше письмо, и Вы таким образом избавились от визита неожиданного и незваного привидения Каррера Белла на Корнхилл. Непонятных задержек лучше по возможности избегать, поскольку они способны заставить тех, кого они беспокоят, совершить неожиданные и импульсивные поступки. Должна признать Вашу правоту еще в одном пункте: относительно того, что в третьем томе фокус смещается с одной группы героев на другую. Это не очень приятно, и читателю, возможно, не понравится такое, в определенном смысле, насилие со стороны автора. Дух романтической любви диктовал иной курс, куда более заманчивый: надо было избрать одного главного героя и следовать за ним, никуда не уклоняясь. При этом ему надлежало быть в высшей степени положительным – почти идолом, причем не безмолвным, никому не отвечающим, а прямо наоборот. Однако все это шло бы вразрез с действительной жизнью, противоречило бы правде и правдоподобию. Я не без страха предвижу, что самым слабым героем в книге окажется тот, кого я старалась сделать самым прекрасным. Если это произойдет, то причина моей ошибки будет заключаться в том, что у него нет источника в реальности, он полностью выдуман. Мне казалось, что этому персонажу недостает связи с действительностью, – боюсь, читатель почувствует то же самое. Единство с ней напоминает судьбу Иксиона, сочетавшегося браком с облаком366. Детство Полины, по-моему, неплохо придумано, но ее…[12]<…> Краткая поездка в Лондон представляется мне все более желательной, и если Ваша матушка будет так любезна и напишет, на какое время ее лучше назначить, и назовет день после Рождества, который ее устроит, то я буду иметь удовольствие, при условии что позволит здоровье папы, принять ее приглашение. Мне бы хотелось приехать так, чтобы успеть исправить хоть что-то в корректуре; это избавило бы от многих хлопот.

Когда мне оказали честь и попросили написать эту биографию367, передо мной сразу же возникло препятствие: как я смогу показать Шарлотту такой, какой она была – благородной, честной и нежной женщиной, – не затронув в ее жизнеописании личных обстоятельств наиболее близких к ней людей? После долгих размышлений я пришла к заключению, что надо писать правдиво или не писать вовсе. Нельзя ничего утаивать, но некоторые вещи по самой своей природе таковы, что о них нельзя говорить так же полно, как о других.

Разумеется, одна из самых интересных страниц жизни Шарлотты – ее замужество и предшествовавшие ему обстоятельства. Однако это событие больше, чем другие, нуждается в деликатном обращении (оно произошло сравнительно недавно и касается другого человека в той же степени, что и Шарлотты); биограф не должен грубо касаться того, что священно для памяти.

Тем не менее есть две причины, кажущиеся мне важными и основательными, побуждающие меня рассказать кое-что о ходе событий, которые привели к нескольким месяцам супружеской жизни – краткому периоду безмерного счастья. Первая из этих причин – мое желание обратить внимание читателя на тот факт, что мистер Николлс принадлежал к числу людей, встречавшихся с мисс Бронте ежедневно в течение многих лет.[13]Он наблюдал ее в роли дочери, сестры, хозяйки дома и подруги. Его вовсе не привлекала какая бы то ни было литературная слава. Мне кажется даже, что это претило ему в женщинах. Мистер Николлс – серьезный, сдержанный, добросовестный человек, глубоко верующий, как и положено священнику.

Он молчаливо наблюдал за мисс Бронте и в течение долгого времени скрывал, что любит ее. Любовь такого человека – многолетнего постоянного наблюдателя ее образа жизни – многое говорит о ней как о женщине.

Насколько глубокой была его привязанность, мне сложно судить, даже если бы я нашла для этого подходящие слова. Шарлотта не знала, едва ли начинала подозревать, что являлась объектом особого внимания со стороны мистера Николлса, как вдруг в декабре описываемого нами года однажды вечером он зашел на чай. После чая мисс Бронте вернулась, как обычно, из кабинета к себе в комнату, оставив отца наедине с его помощником. Вскоре она услышала, что дверь в кабинет открылась, и ожидала дальше услышать, как хлопнет входная дверь. Вместо этого раздался стук, и «словно молния осветила то, что сейчас произойдет. Он вошел. Он стоял передо мною. Ты можешь представить, что он сказал. Как это было сказано, ты вряд ли сумеешь понять, а я забыть. Я впервые наблюдала, чего стоит мужчине открыть свои чувства, если он сомневается в благоприятном ответе. <…> Видеть его, всегда спокойного как изваяние, дрожащим, взволнованным и ослабевшим было очень странно. Я смогла только попросить его оставить меня и пообещала дать ответ на следующий день. Еще я спросила, говорил ли он с папой. Он ответил, что не осмелился. По-видимому, я почти выдворила его за дверь».

Таково было глубокое, пылкое и длительное чувство, которое мисс Бронте разбудила в сердце столь славного человека! Это делает ей честь, и я решила не упускать существенных подробностей и привести большую цитату из ее письма. А теперь можно перейти ко второй причине, по которой я решила остановиться на теме, кажущейся многим слишком личной для публикации. Как только мистер Николлс удалился, Шарлотта немедленно отправилась к отцу и рассказала ему обо всем. Мистер Бронте всегда был против браков и недвусмысленно высказывался по этому поводу. Однако на этот раз он не просто возражал, а даже слышать не хотел о возможном соединении узами брака мистера Николлса и своей дочери. Опасаясь последствий волнения, которое могло подорвать здоровье недавно болевшего отца, Шарлотта поспешила заверить его, что назавтра мистер Николлс получит решительный отказ. Так, спокойно и скромно, она отвергла это признание в страстной любви – она, кого невежественные рецензенты судили столь строго, подумала в первую очередь не о себе, а о своем отце и сразу же отбросила любые соображения о возможном ответе, за исключением того, что желал мистер Бронте!

Непосредственным результатом сделанного мистером Николлсом предложения было его прошение о переводе в другой приход. Мисс Бронте держалась внешне сдержанно, хотя в глубине души жестоко страдала от сильных выражений, которые употребил ее отец на счет мистера Николлса, а также в связи с тем, что настроение и здоровье отца очевидным образом ухудшились. В этих условиях Шарлотта с большей радостью, чем когда-либо, воспользовалась приглашением миссис Смит снова посетить Лондон и направилась туда на первой неделе 1853 года.

Из столицы я получила от нее приводимое ниже письмо. С грустью и гордостью я переписываю теперь слова, в которых она выражает дружеские чувства.