поступать очень плохо!

Как будто не слыша его, Чимей взяла лампу и стала разглядывать всякие вещицы, скопившиеся в конторе. По лицу ее было видно, что они ей не нравятся.

— Ай-ай, одно старье. Зачем мистер Барри держать тут?

В общении с ним она частенько прибегала к этому тону, ворчливому и вместе с тем снисходительному, каким журят малыша. Бахрам рассмеялся.

А вот письменный стол ей глянулся — Чимей дотошно его рассмотрела и подергала запертые ящики.

— Что прятать внутри?

Бахрам достал из кармана связку ключей и отпер ящик, в котором хранилась лакированная шкатулка.

— Это моя дарить тебе, верно?

— Да, Чимей, твой подарок.

— Почему здесь держать? Не любить?

— Любить, любить.

Потеряв интерес к столу, Чимей оглядела комнату.

— Где мистер Барри спать? Тут нет кровать.

— Спать другой комната. — Бахрам машинально показал на дверь. — Но Чимей туда нельзя.

Не обратив внимания на его слова, Чимей толкнула дверь и вышла в коридор. Бахрам плелся следом, вяло упрашивая ее вернуться. В спальне Чимей легла на шелковое покрывало и медленно расстегнула халат. Как зачарованный, Бахрам прилег рядом и уже коснулся ее обнаженной груди, но Чимей вдруг передумала.

— Твой кровать не хорош. Лодка лучше. Идем, мистер Барри. Идем река.

— Зачем? Раз уж ты здесь, останься.

— Нет, — не сдавалась Чимей. — Пора идти река. Тут плохо.

Бахрам был готов уступить, но что-то его удержало.

— Нет, сейчас не могу. Останься, Чимей, побудь со мной.

Ответа не было, он потянулся к ее руке, но Чимей вдруг пропала, и только занавески колыхнулись на распахнутом окне.

Бахрам проснулся весь в поту; увидев, что окно и впрямь открыто настежь, он вскочил и поспешно его затворил.

Била дрожь, какой уж тут сон. Бахрам запалил свечу, отыскал ключи и прошел в контору. Отпер ящик, в котором стояла покрытая пылью лакированная шкатулка, подарок Чимей. Смахнул пыль и откинул крышку: изящная костяная трубка, стальная игла и восьмигранная коробочка, тоже слоновой кости. Коробочка была пуста, но Бахрам вспомнил, что по приезде Вико принес ему образчик готового опия. Он отомкнул другой ящик: сверток с опием был на месте.

Взяв шкатулку и сверток, Бахрам вернулся в спальню. Поставил свечу на прикроватную тумбочку, раскрыл сверток, подцепил иглой кроху бурого вещества и подержал ее над пламенем. Потом перенес зашипевший опий в трубку и глубоко затянулся.

Когда дымное облачко растаяло, Бахрам задул свечу и откинулся на подушку. Вот теперь он уснет хорошо и покойно. Как же раньше-то не додумался?

Утром он проснулся много позже обычного. За дверью слышались шарканье шагов и шепот обеспокоенных слуг. Бахрам поспешно спрятал лакированную шкатулку и сверток с опием в баул. Затем на пару минут открыл окно, проветривая комнату, и впустил слугу.

— Завтрак накрыт в конторе, сет-джи.

При мысли о еде Бахрама замутило.

— Я не голоден. Пусть все унесут, я только выпью чаю.

— Мунши спрашивает, чем ему сегодня заняться. Говорит, нужно ответить на письма.

— Нет. — Бахрам покачал головой. — Скажи ему, нынче работы не будет.

— Слушаюсь, сет-джи.

Остаток утра Бахрам провел в кресле у окна, глядя на реку и то место, где некогда стояла лодка Чимей.

Ближе к полудню на майдане ласкары устроили представление — вскарабкавшись по флагштокам, демонстрировали акробатические трюки. Зрелище развлекло Бахрама, и он подумал, что надо бы с кем-нибудь послать им несколько монет. Но встать из кресла и дернуть шнур звонка показалось непосильной задачей. Во второй половине дня стало знойно, и Бахрам решил устроить себе сиесту; он уже лег в кровать, но потом решил, что после пары затяжек опием сон будет лучше. Достав атрибуты, Бахрам выкурил трубочку и вновь растянулся на простынях.

Еще никогда в жизни он не испытывал такого умиротворения.

Последующие дни и ночи как-то перемешались, и порой, слыша бой церковных часов, Бахрам удивлялся тому, что некогда эти звоны регулировали его жизнь.

Однажды слуга доложил о приходе Задига. Бахрам был совсем не расположен к разговорам, но друга уже проводили в контору. Бахрам переоделся и ополоснул лицо, однако вид его ошеломил давнего приятеля.

— Что с тобой, Бахрам-бхай? Ты страшно исхудал.

— Правда? — Бахрам себя оглядел. — А у меня впечатление, что я переедаю.

Он не лукавил — теперь после двух ложек ему казалось, что он наелся до отвала.

— И ты очень бледный, Бахрам-бхай. Слуги говорят, ты не выходишь из дома. Надо почаще бывать на воздухе, взял бы да прогулялся по майдану.

Предложение отнюдь не прельстило.

— Выйти на улицу? Зачем? Там ужасная жара. Дома гораздо лучше.

— На майдане всегда увидишь что-нибудь интересное.

С улицы донесся странный звук — как будто чем-то твердым ударили по доске. Бахрам подошел к окну. На майдане играли в крикет, и, что удивительно, среди игроков были парсы. Позицию бэтсмена занимал Диньяр Фердун-джи, облаченный в белые брюки и кепку.

Задиг встал рядом с другом.

— Где это Диньяр выучился играть в крикет?

— Наверное, здесь. Не представляю, где еще он мог научиться.

— Вот видишь, на майдане всегда что-нибудь происходит. Вышел бы и сам сыграл, все-таки разнообразие.

От одной этой мысли на Бахрама накатила страшная усталость.

— Да куда мне, я понятия не имею об этой игре.

— Ну и что?

Помолчали.

— Мы с тобой старики, Задиг-бей, — сказал Бахрам. — Будущее за такими, как Диньяр.

Раздались аплодисменты — мяч, отбитый Диньяром, улетел на край майдана. Опершись на биту, с самоуверенным видом мастера парень оглядел площадку. Бахрама кольнула зависть.

— Как думаешь, Задиг-бей, в своем будущем вспомнят ли они нас? Не забудут ли, через что мы прошли? Осознают ли, что их нынешняя жизнь стала возможной благодаря капиталу, который мы сколотили, и нашему опыту? Поймут ли, что их будущее куплено ценой жизни миллионов китайцев?

Диньяр со всех ног рванул к калитке противника.

— И ради чего все это, Задиг-бей? Ради того, чтобы эти ребята говорили по-английски, носили шляпы и брюки, играли в крикет? — Бахрам закрыл окно, звуки с улицы стали глуше. — Может, так и выглядит царство Ахримана, а? Нескончаемая суета в пустыне забвения.

18

5 июня, дом № 1 американской фактории, Кантон.

Дражайшая Паглиоса,

Такое чувство, будто с последнего письма к тебе прошла целая вечность, но в эти дни было нельзя и помыслить о сношении с внешним миром. Власти уведомили, что всякий, кого поймают за доставкой корреспонденции, будет сурово наказан, так что какие уж тут письма. Только самый бесчувственный человек мог