На душе стало тоскливей. Я решил попробовать поискать выход за стеллажами с книгами. На это ушло около часа времени, я забил рот и нос пылью, но увы, как и раньше, ни хрена не нашел.

— Ну, — сказал Салливэн, — вы убедились? Русские ужасно любят проводить эксперименты в тех случаях, когда здравомыслящим людям уже давно все ясно…

С этим я мысленно не согласился. Если бы на земле жили исключительно здравомыслящие люди, мы до сих пор ходили бы без штанов. Первый человек, намотавший на себя шкуру, наверняка поначалу выглядел полным придурком среди своих беспорточных соплеменников. Так что нечего валить все на русских. Колумба все считали психом, но он открыл-таки, на нашу голову, эту чертову Америку…

— Все-таки я нашел ванну и туалет, — заметил я. — На одной воде можно чуть ли не месяц держаться.

— Возможно, — проскрипел Салливэн, — если от здешней воды мы не заработаем что-нибудь желудочное. У меня, кстати, уже началось что-то неприятное в животе…

— Это на нервной почве, — сказал я тоном бывалого лекаря, и Салливэн отправился в сортир.

А я вынул из кармана коробочку с перстеньками. Оба минуса поблескивали, но не отбрасывали тени. Что за страшная тайна была заключена в эти такие безобидные вещицы? И кем?

Я поглядел на Белогорского, прикинул температуру воздуха в комнате и понял, что вскорости от него пойдет запашок, который заполнит все помещение. Это будет очень невкусно, и даже при хорошей вентиляции нам тут будет ой как туго. Очень захотелось выбраться и желательно — побыстрее.

И тут наконец-то проснулась РНС. Я уж думал было, что она от меня совсем отступилась.

Сигнал был короткий, но очень, как выяснилось, ценный. Сначала мелькнуло лицо О'Брайена, таким, каким оно виделось Мануэлю и Мерседес, а потом моя память продемонстрировала мне картинку из памяти капитана: там, где фигурировали индеец-отшельник с верховьев Ориноко и перстень с выпуклым плюсом. История с протискиванием весьма габаритного мужика в узкую щель, ведущую в пещеру отшельника, которая была тесновата даже для беременной кошки, стала своего рода подсказкой…

РНС до сих пор меня не подводила и не обманывала, но ведь тут речь шла о том, что происходило Бог весть когда и неизвестно, происходило ли вообще. Ведь даже сам Чудо-юдо сомневался, видел ли я реальные картины из жизни Мануэля, Мерседес и О'Брайена или же некую случайную фантасмагорию, сложившуюся у меня в голове. Там капитан О'Брайен прямо из пещеры отшельника перенесся в свой родовой замок. Из Бразилии — в Ирландию! Это ж фантастика…

Но мне-то куда ближе надо. Тут по прямой и сорока километров не будет…

«Разъединенные счастье приносят, соединенные силу дают», — припомнилась надпись, прочтенная Мерседес. А ну! Где наша не пропадала! Я со всей решимостью пошел к двери.

«Имея перстень, вы могли бы даже пройти прямо сквозь стену…» — отчетливо услышался голос индейца-отшельника. Точь-в-точь таким, каким слышал его внутри своего мозга О'Брайен.

«Ваше обращение к Нему должно походить на боль, идущую от пальца к мозгу»… — и это я услышал тоже.

«Думай о том месте, где хотел бы очутиться…» — все эти цитаты припоминались неспроста. РНС явно хотела вывести меня отсюда.

Неожиданно я надел перстни на средние пальцы обеих рук, печатками к ладони. Почему именно так — потому, что РНС именно так приказала. Выпуклый к вогнутому — на левой выпуклый, на правой вогнутый.

Соединять их было страшно. Я помнил, как Мерседес, соединив перстни, получила что-то похожее на удар током. Шкурой помнил! Но я верил. Верил, что все получится и я пройду. Мне очень хотелось выбраться из каменной мышеловки, где вот-вот запахнет гниющим трупом. Мне хотелось домой, в родное Зазаборье, на зеленую лужайку позади дворца Чудо-юда. Туда, где бегали и играли сейчас Колька и Катька.

Преодолев страх, я слепил ладони, совместил воедино печатки перстней, вогнутый минус с выпуклым и…

Меня жиганул не то разряд, не то удар, в глазах мигнула оранжевая вспышка, потом лиловая. На какую-то секунду я ощутил себя какой-то маленькой болячкой, от которой чуткая, вибрирующая нить нерва тянется куда-то в бесконечность…

Потеря сознания была, но скорее всего совсем недолгая.

По ноздрям, в легкие хлынул свежий, воистину пьянящий свежий воздух. Глаза открылись и увидели солнце, небо с белыми облаками, знакомые очертания нашего «колхозного» дворца. Всего в десяти шагах от меня барахталась небольшая куча мала из четырех мелких хулиганов: Катьки, Кольки, Сережки и Ирки. Загорелые, лохматые, поцарапанные бариново-чебаковские гибриды.

А их отец и дядюшка сидел на травке в обнимку со своей сумкой, из которой торчала рукоять стреляющего зонта, и ощущал полное, прогрессирующее и доминирующее обалдение.

— Папка! — заорал Колька, выпрыгнул из свалки первым и подскочил ко мне, следом и остальные поросята прекратили возню.

— Дядя Дима, — деловитая Иришка посмотрела на меня с большим интересом. — А как это вы так тихо-тихо подошли?

Меньше драться надо, — пришлось сделать рожу построже. — А то так вот подойдет какой-нибудь и унесет вас отсюда…

— Унеси! Унесите! — заорало хулиганье. Пришлось сцапать всех в охапку и протащить по лужайке до спортплощадки.

Уже в то время, когда я тащил будущих юношей и девушек на руках, мне вдруг пришло в голову: как же это они меня сразу узнали? Ведь я же ходил к господину Белогорскому в гриме Короткова, то есть был совсем не похож на того папу и дядю, к которому юные Бариновы привыкли. Отпустив поросюшек, которые с визгом бросились носиться по спортплощадке, я ощупал рожу и обнаружил, что борода, которую столь усердно и качественно приклеил мне Соломонович, начисто исчезла. Осталась только отросшая за день щетина, но — родная. Усы и парик пропали тоже. Это было очень странно и непонятно. Я поглядел на руки. Перстни были на месте.

Неужели мне все это не приснилось? Если бы мне еще месяц назад сказали, что возможно выйти из наглухо запертой комнаты сквозь щель в два миллиметра шириной, и не просто выйти, а перенестись неведомым образом за полсотни километров, я посчитал бы утверждающего сие фантазером и предложил написать фантастический роман. Даже после того, как при разархивации памяти капитана О'Брайена я почти воочию пережил его перемещение из Бразилии в Ирландию, меня не покидала мысль, что все это — игра моего мозга, где хранилось немало всякой ерунды, реальных, постановочных, воображаемых картин и образов, почерпнутых из жизни, а также из кино-, теле— и видеофильмов. Может, случайно все выстроилось в какой-то сюжет, может, Чудо-юдо отрежиссировал, но на самом деле ничего не было.

Теперь я убедился — это БЫЛО. Как, по каким законам и по какому щучьему велению все это происходило — не моего ума дело. Это пусть Сергей Сергеевич с Хавроньей Премудрой и ее любезной сестрицей разбираются. Но мне уже никаких доказательств не надо. Я и так знаю, что перстни могут перекинуть меня хоть прямо в Штаты к старому дружку Дику Брауну и его благоверной Марселочке.