Не любил он евреев. Не любил, и даже больше – не переваривал, немцев.

Отличительной чертой в его натуре, наиболее его характеризовавшей, было свойство доброты, душевной мягкости. Это был человек замечательно добрый. Если бы это зависело лично от него как человека, он бы не способен был совершенно никому причинить какое-либо страдание. Вот это его свойство и производило сильное впечатление на окружающих. Вместе с тем он был замечательно выдержанный, спокойный и бесхитростный человек. Эти основные отличительные его черты чрезвычайно хорошо воспринимались людьми, с которыми он приходил в соприкосновение. Конечно, людьми, не испорченными душой и мыслями. «Он вызывал у меня чувство, что хочется сделать ему что-нибудь приятное», – говорит один из таких свидетелей. «Сколько лет я жил около него, и ни одного раза я не видел его в гневе», – говорит другой свидетель.

Искусств Государь не знал. Он любил сильно природу и охоту. Без этого он томился и по охоте скучал. Охоту он оставил с началом Великой войны.

Про отношение и чувства Государя к России – нельзя их выразить словами, что он любил Россию. Россия для него была почти тем же, что была христианская вера; как не мог он отречься от христианской веры, так не мог оторваться от России. Чувства Государя и Государыни к России определеннее всего выражаются в словах Государыни: когда после отречения Государь вернулся к Семье, то приближенные в порыве любви к их Величествам хотели выразить сочувствие их страданию. Тогда Государыня, указав на распятие Христа, сказала: «Наши страдания – ничто. Смотрите на страдания Спасителя, как Он страдал за нас. Если только это нужно для России, мы готовы жертвовать и жизнью, и всем».

Государь был слишком доверчив к людям, считая почти всех лучше, чем они были в действительности. Недобропорядочные элементы пользовались его сердечной добротой и снискивали расположение Царя к себе путем возбуждения его жалости. Та же черта была и в характере Государыни. Вследствие этого многие, представляясь гонимыми, укрепляли к себе их расположение и пользовались их заступничеством и покровительством. К числу таковых относился и Распутин, который умело выставлял себя жертвой всевозможных интриг и злой зависти.

В семейном быту Государь всецело подчинялся воле Государыни; он хотел, чтобы хозяйкой в Семье все считали ее. Если к нему обращались с каким-либо семейным или хозяйственным вопросом, он обыкновенно отвечал: «Как жена, я ее спрошу».

«Государыня как была Царицей раньше, так и осталась ею. Самая настоящая Царица: красивая, властная, величественная», – это было общее впечатление и заключение как людей, состоявших при Царской Семье, так и рабочих-охранников из Ипатьевского дома.

Самым характерным отличием в Государыне была именно ее величественность – такое впечатление она производила на всех. «Идет, бывало, Государь, – рассказывают придворные, охранники, все окружавшие их посторонние люди, – нисколько не меняешься; идет Она – как-то невольно обязательно одернешься и подтянешься». Всегда в ее присутствии чувствовалась в ней Царица. Она была умная, с большим характером и весьма выдержанная женщина. Благодаря силе воли она вполне отвечала первенствующему положению в Семье. Но это не был гнет: она была той надежной крышей, под защитой которой жила Семья; она их всех опекала. Но за то, конечно, она сильнее и страдала; у всех на глазах она сильно старела.

Однако Государыня вовсе не была горда в дурном смысле этого слова; этого и не могло быть в ней, потому что от природы она была умна, в душе смиренная, добрая женщина. Черты ее натуры, которые заставляли видеть и чувствовать в ней Царицу, вовсе не были отрицательными чертами, это не являлось результатом надменности, самомнения, жестокой властности – эти качества совершенно в ней отсутствовали. Она была именно величественна, как Царица, величественна в своих чувствах, взглядах и особенно в духовных и религиозных воззрениях.

Государыня была бесконечно добра и бесконечно жалостлива. Именно эти свойства ее натуры были побудительными причинами в явлениях, давших основание людям интриговавшим, людям без совести и сердца, людям, ослепленным жаждой власти, объединиться между собою и использовать эти явления в глазах темных масс и жадной до сенсаций праздной и самовлюбленной части интеллигенции для дискредитирования Царской Семьи в своих темных и эгоистических целях. Государыня привязывалась всей душой к людям действительно страдавшим или искусно разыгрывавшим перед ней свои страдания. Она сама слишком много перестрадала в жизни, и как сознательный человек – за свою угнетенную Германией родину, и как мать – за страстно и бесконечно любимого сына. Поэтому она не могла не относиться слишком слепо к другим, приближавшимся к ней людям, тоже страдавшим или представлявшимся страдающими.

Она сильно и глубоко любила Государя. Любила она, как женщина, полюбившая его с 15-летнего возраста нежной и сильной девичьей душой; как женщина, которая имела от него детей и много лет жила с ним хорошей, согласной жизнью. С мужем у нее были прекрасные, простые отношения. Они оба любили друг друга, и хотя для всех ясно чувствовалось, что главой в доме была она, но не было ни одного вопроса, о котором бы она раньше не посоветовалась с мужем.

Все свободное время, оставшееся от приемов и благотворительной деятельности, Государыня отдавала Семье; посторонним видно было, как сильно она любила свой очаг, своих детей, а из них больше всех Алексея Николаевича. Однако любила она детей не слепо и эгоистично, но уделяя массу чувства, ласки и добра всем окружавшим ее посторонним людям. Письма ее к матери графини Гендриковой, к самой Анастасии Васильевне, к баронессе Буксгевден, к комнатным девушкам Великих княжон, к массе раненых и больных солдат и офицеров переполнены материнской нежностью, лаской, желанием каждому помочь, подбодрить, утешить.

Битнер рассказывает, что однажды у нее с Государыней произошел сильный спор, вызванный несходством оценки побуждений, делавших простого русского человека беспринципным и безжалостным красноармейцем. Государыня, увидя из окна пришедший из Омска какой-то отряд красноармейцев, сказала: «Вот, говорят, они нехорошие. Они хорошие. Посмотрите на них, они вот смотрят, улыбаются. Они хорошие». Битнер стала ей возражать, доказывая, что многого она не видит и о многом ей не рассказывали, скрывая от нее. В результате горячего спора обе женщины расплакались. У Битнер разболелась голова, и она не смогла прийти вечером в этот день к Царской Семье. Государыня прислала к ней камердинера, звала ее и написала письмо, прося Битнер не сердиться на нее. «В этом случае, – говорит Битнер, – она, по-моему, вылилась вся, какая она была».

«В другой раз, – рассказывает еще Битнер, – она однажды спросила сама, посылаю ли я деньги моей матери. Как раз было такое время, когда мне матери послать было нечего. Тогда она настояла, чтобы я взяла у нее денег и послала бы моей матери, хотя в это время денежные дела самой Семьи были очень тяжелы».

Государыня, безусловно, искренно и сильно любила Россию, совершенно так же, как любил ее и Государь. Так же, как Государь, смотрела она и на русский народ: хороший, простой, добрый народ. Это не были слова. Это было глубокое убеждение, проявлявшееся у нее и на деле. Уже будучи арестованной в Царском Селе, Государыня, бывало, выйдет гулять в парк. Ей расстелят коврик, она присядет на него, и сейчас же вокруг собираются солдаты охраны, подсаживаются к ней, и начинаются разговоры. Государыня разговаривала с ними и улыбалась; разговаривала без принуждения себя, и никто ни разу не слышал, чтобы кто-либо из солдат осмелился бы ее обидеть во время таких бесед. В Тобольске многие из хороших солдат перед увольнением приходили к ней и к Государю прощаться, и она обыкновенно благословляла их образками.