Я пережила смерть, и это тяжело.

Я настаиваю на расследовании этого дела и представляю свои данные. Но я не могу ужать их в одно простое утверждение. Когда ему было два года, я пришла домой и обнаружила у него на ногах красные полосы. Это миссис Роуч с Полин-стрит выпорола его. Потом я отдала его в приют, и он спал вместе с братьями в большой длинной спальне, где сотня мальчиков и ряды коек. К десяти годам он сменил шесть школ. Начнут исследовать, в какой среде он вырос, мы ведь переезжали из дома в дом. Ваша честь, я жила в разных местах, но у меня всегда было чисто, прибрано, всегда какие-то приятные вещицы, украшения. Мы переехали, чтобы жить семьей. Вот тема моего исследования.

Меня порицают как мать, ваша честь, но я смеюсь, читая всю эту ложь, которую пишут про моего мальчика. Ли рос счастливым. У него была собака. Этот мальчик всего месяц ходил в среднюю школу на Арлингтон-Хайтс, после чего вступил в морскую пехоту, мы тогда жили на Коллинвуд-авеню, и в школьном альбоме есть три его фотографии. Скажите, почему из всех детей выбрали мальчика, который ушел из школы почти сразу, и сделали три его фотографии? Мне говорят: «Не понимаю, к чему вы, миссис Освальд». Не понимаете? Так вот, я к тому, как все это делалось, и будет делаться. Вот в чем суть. Вопрос в том, с каких пор его начали использовать? Он залезал на крыши, смотрел на звезды в бинокль, а его послали в Россию с заданием. Ли Харви Освальд — это больше, чем бросается в глаза. У меня уже украли документы. Кто-то из тайной полиции утащил у меня из дома газетные вырезки. Обо мне говорят по всему миру, а они роются в моих бумагах.

Появился священник, желая сказать несколько слов у гроба. Он был руководителем Церковного совета и не проводил службы уже восемь лет. Но ему хотелось помочь, хоть он и оставил Библию в машине. Сотрудник похоронного бюро открыл гроб, подошла Марина Освальд, поцеловала мужа и надела два кольца ему на руку. Она была в темном платье и светлом пальто, и теперь всхлипывала, дети плакали, люди из службы безопасности переминались с ноги на ногу и смотрели куда-то в небо. Марина поймала себя на мысли: как странно, ведь когда Хрущев приезжал в Минск, где они жили с Ли, там ходили настойчивые слухи о покушении на его жизнь. Если бы Ли выбрали для этого, о нем бы лучше заботились. По крайней мере, русские; они умеют охранять подозреваемых. Эти скупые мгновения у могилы довершили ее одиночество. Остались только сны, в которых долгие годы ей будет не хватать того нежного Алика, каким он был вначале, того, как он играл с Джун Ли, как смотрел на нее часами. Священник произнес: «Господь наш на небесах и в бескрайней вселенной». Она осталась одна с двумя маленькими детьми, под бегущими облаками, бездомная, придавленная горем, живет в мотеле с дюжиной вооруженных людей. Как же такое могло случиться?

Теперь насчет Марины, русской или француженки. Удивительно, насколько лучше она заговорила по-английски после убийства Ли. Удивительно, что она вдруг закурила, хотя при жизни Ли я такого никогда не видела. Я буду выяснять, тот ли человек Марина, за которого себя выдает. У меня есть шестое чувство, ваша честь. Люди отмечали, что оно у меня есть. Если Ли Харви Освальд убил президента, почему я об этом не узнала сразу? Каждая мать прежде всего чувствует такое; когда звонит телефон, она знает, что это ее сын. Почему я не ощутила, что он стоит у окна с ружьем, когда прозвучали выстрелы? Пусть он и был с ружьем, это не значит, что он стрелял. Я возьму фотоаппарат. Я распишу по минутам, что он делал в роковой день. Я готова заниматься этим без конца, потому что есть истории между строк, о которых не знает пресса. Марина говорит по-английски, говорит по-французски. Эта иностранная девушка образованна. Ей приносят вещи. Мне показали статью в газете, где женщина предложила ей жилье. Они хотят, чтобы Марина признала его вину, и тогда ей найдут дом. Роберт все время на стороне тайной полиции. Мы с ним по разные стороны. Сердце рвется от таких кровных связей. Многое забылось, ваша честь. У Ли был велосипед. Была собака. Мальчика, пристегнутого наручником к полицейскому, застрелили. Кому-то заплатили, чтобы он выстрелил по сигналу. По телевизору давали указания, и он туда пришел. Мы тут имеем дело с вопросами морали, и я буду за них бороться. Мой почтовый ящик вскрывают. Со стола пропало три письма. Ли писал из России: «Мне одиноко без книг». В этом письме он благодарит меня за присланные книги. Просит еще. Спрашивает, какие новости на родине. Это письмо пропало. Наше правительство наблюдало за ним годами. Знал ли он вообще, что его используют? Этот вопрос я собираюсь исследовать. Послушайте меня. Я расскажу вам кое-что. Я должна в это вникнуть, ведь я живу во Французском квартале. Он знал наизусть устав Роберта. Любил историю и карты. Вербовщик говорил: «Миссис Освальд, в Японии и в тех местах меньше уровень преступности, чем здесь у нас». Он меня надул. Хотел выманить Ли в шестнадцать лет, до призывного возраста. Его готовили. Уже тогда использовали. Три фотографии в школьном альбоме, а он там всего месяц проучился. Меня спрашивают: «Миссис Освальд, а к чему вы?» Я к тому, с каких пор его начали использовать? Когда стали наблюдать? Он принадлежал им всю жизнь? А этот мальчик в гробу? Ли в костюме и приличном галстуке совсем не похож на это страшилище в газетах и по телевизору, он крепкий парень, широколицый, будто русский. Хоронят ли они того же, кого убили? На самом ли деле его убили? Вернулся ли из России тот же человек, который туда уехал? Я имею право задавать эти вопросы. Какого роста Ли? Какие у него шрамы? Я подниму эти вопросы в своих книгах и на снимках.

19 июля 1960 года, когда мой мальчик пропал в России, я написала Хрущеву. Он не ответил. 21 января 1961 года я поехала в Вашингтон подать прошение президенту Кеннеди, чтобы моего мальчика нашли и привезли домой. И они — послушайте, вот это мне нравится — они написали, что я нерадивая мать. Бросила сыновей на произвол судьбы. Я ехала всю дорогу в Нью-Йорк в старом раздолбанном «додже». Я столько раз переезжала с места на место. А оказывается, я нерадивая мать. Если вы посмотрите на жизнь Иисуса, то увидите, что о Марии, его матери, перестали писать, как только его распяли, и он вознесся. Где мать, которая воспитала его? Когда сын умирает, они и мать в гроб кладут? Я подбирала на слух песни на фортепиано. Меня все любили в детстве. Я не могу предоставить голые факты. Тут рассказов на целую жизнь. Чего стоит один мистер Экдал, который сжульничал и не дал мне достойного развода, бросил одну зарабатывать гроши. Мистер Экдал — это отдельный рассказ. Марина — рассказ с туманными подробностями. Я твердо убеждена, что дело нечисто. Чего стоят ее высказывания, образ жизни, она курит, с ребенком не нянчится. У Марины есть менеджер. Ей поступают предложения, а про мать забыли. В журнале «Лайф» моя фотография, где я в рабочей форме со скатанными чулками. Я страдала так же, как и мой сын. Мы устроены одинаково.

Почти спустились сумерки, по краям сгрудившихся облаков, темных и низких, появились грозовые отсветы, в наэлектризованном небе ощущалось напряжение и беспокойство. Священник закончил читать псалмы, и распорядитель приготовился опускать гроб. Полицейские робко подтянули портупеи. Семья стояла и смотрела. Роберт и Марина выглядели одинаково жалкими, потерянными, умоляющими. Пусть все изменится, пусть этого не случится, пусть ему дадут новую возможность, новую жизнь. Маргарита с маленькой Рэчел на руках казалась настолько опустошенной, будто все, что у нее было, все, чем она жила, все, что отдала, вернули ей в гробу, вернули погибшую раздавленную душу. Она передала ребенка священнику и закрыла лицо ладонями, не прижимая их, просто отгораживаясь, чтобы чувствовать только свое собственное горе, и ничье больше.