– Это фигура речи, – ответил Миллер. – Не придирайся.

Джим надавил, и на сей раз ему удалось давить всюду разом. Напор был ужасен. Враг был сильней его – сильнее их, – но структура колец, и пространства, и линий невидимого поля, подобно строительному меху, нарастили его силу и защитили его. Медленно, с болью, он отступал. Сокрушительное давление извне пространства колец было подобно кузнечному горну, двигателю, источнику невообразимой энергии. Станция кольца, словно мастер дзюдо, приняла почти безграничную силу целой вселенной и извернулась, обратив ту против себя. Та, старшая вселенная вне сферы колец, миновала его, и он ощутил причиненную ей боль. Он ощутил ее ненависть. Ощутил себя раной в ее теле.

Она напирала, но теперь у него были силы для сопротивления. Линии вернулись на свои места, стабилизировались таким образом, чтобы не тратить лишнего усилия до новой атаки древнего врага. Он ощутил обвившую Медленную зону черную змею больше многих солнц размером.

– Вся доступная нам энергия исходит из чего-то, желающего стать другим, – говорил Миллер. – Вода, запертая плотиной, хочет стать океаном. Уголь хочет стать золой и дымом. Воздух хочет уравнять давление. Эта штуковина крадет энергию из других мест, как ветряк, вращаясь, немного замедляет ветер. И обитатели тех мест всегда будут ненавидеть нас за это.

Джим отступал, извлекая себя из одного разума, из другого, еще и еще. Делая себя меньше, меньше и слабее. Снова становясь собой.

– Так, – продолжал Миллер, – они уведомляли о своем, скажем так, неудовольствии – отыскивая способы нас прикончить. Под «нами» я разумею все, что растет в нашей вселенной. Наших двоюродных братцев – галактических медуз и все прочее. Враги отнимали систему там, систему здесь. Мы закрывали врата, чтобы не дать им нас убить, но все напрасно. Мы пытались создать оружие, способное их остановить.

– Но ничего не получилось, – заключил Джим.

– Не получалось – до сих пор. Смотри, теперь у нас имеется несколько миллиардов обезьян-убийц, которых мы можем вставить на место воздушных ангелов.

Я бы теперь оценил наши шансы повыше прежнего.

– Дуарте так и задумывал.

– Да.

– Я не для того столько прошел, чтобы стать им.

– Может, ты все это прошел, чтобы понять, почему он сделал то, что сделал. Чтобы уместить это в голову, – сказал Миллер, снимая шляпу, чтобы почесать за ухом. – Ты отбиваешься изо всех сил, или тебя уничтожают. В любом случае человеком, как раньше, тебе уже не бывать.

По всему пространству колец встрепенулись люди. Страх, облегчение, сосредоточенность на ремонте, чтобы все подготовить к сигналу тревожной сирены.

А за кольцами были системы. Миллиарды жизней. Миллиарды узлов, ожидающих, пока их снижут в ожерелье одного огромного и прекрасного разума. Отсюда Джиму открывался вид на великое единство, которым могло бы стать человечество и, более того, на то, что он мог бы с ним сотворить. Он мог бы завершить начатый Дуарте труд и привнести в мир нечто новое, величественное и могущественное.

Это было бы воистину прекрасно.

Миллер покивал, будто с чем-то согласился. Может, и согласился.

Накручиваешь себя на первый поцелуй с любимой? Или злишься, потому что из квартиры этажом выше вид лучше, чем у тебя? Играешь с внуками или выпиваешь с дураками-сотрудниками, потому что страшно возвращаться в пустой дом? Вся эта убогая безрадостная фигня от того, что ты на всю жизнь заперт в собственной голове. Это жертва. От этого придется отказаться, чтобы выбить себе место среди звезд.

На миг Джим позволил себе заглянуть в далекое будущее, увидеть сияние человечества, распространившегося по всей вселенной, его открытия, его творения, его разросшийся хор. Выход из отдельности человеческого ума – это как зачатие. Покрывало света, соперничающее яркостью с самими звездами. Его плотское тело в светлом зале прослезилось в трепете.

И он вздохнул.

– Нет, не стоит.

– Ну, да, – сказал Миллер, – но что ты можешь сделать?

– Они закрыли кольца, – проговорил Джим, – но оставили станцию. Медленную зону. Оставили все это в надежде вернуться. Кольцо Сол не включилось бы, не будь здесь станции, чтобы подключиться к ней. Они намотали бинт, не удалив занозу.

Миллер задумчиво хмурился, но глаза у него блестели. Где-то пронзительно звала Джима Тереза. Вот чем следовало заняться. Первым делом главное.

– Амос, – сказал Джим, и верзила-механик обернулся к нему.

В мастерской горело аварийное освещение, куска палубы как не бывало. Амос в одной руке держал заготовку для заплаты, в другой – сварочную горелку. Из своего амортизатора залаяла Ондатра, завиляла хвостом.

– Привет, кэп.

– Тяжелые повреждения?

Амос пожал плечами.

– Бывало хуже. Что там у тебя?

– Много чего. Правда, много. Я попрошу тебя об одолжении.

– Почему бы нет.

– Скажи Наоми, пусть эвакуирует пространство колец. Всех вывести. И будьте готовы остаться там, куда уйдете.

– Это на сколько?

– Остаться, – повторил Джим, и Амос поднял брови.

– Так. Ладно.

На краю пространства колец шевелился, напирал враг – должно быть, почуял, что силы у Джима уже не те.

– И скажи ей, пусть поспешит. Я не знаю, сколько смогу продержаться.

Амос оглядел мастерскую, сжал губы, вздохнул и принялся убирать инструмент.

– Уверен, что не хочешь сам ей сказать?

– Думаю, мы уже сказали все, что надо было, – ответил Джим. – От нового прощания легче не станет.

– Понимаю. Ну, с тобой хорошо леталось.

– И с тобой.

– Эй, кэп, а с остальными что?

– Танака мертва. Дуарте тоже.

– Кроха?

– Без нее не улетайте.

– Это я и хотел услышать.

Джим переключил внимание на станцию, сложную и деятельную, как его клетки. Все теперь было ему понятно: переходы, часовые, огромные машины, преломлявшие богатый свет и открывавшие дыры в спектре. Это они генерировали линии поля. Еще многое оставалось ему невидимо или непонятно. Они просто вломились, куда не звали, замкнули врата накоротко и надеялись, что все обойдется. Прекрасные идиоты, весь их род.

Он сдвинул, что удалось сдвинуть, восстановил проходы. Это было рискованно. Силовые линии дрогнули, а враг, принюхиваясь, кружил у врат. Джим открыл глаза.

На него обрушилась боль. Сейчас, осознав свое тело, он не понимал, как мог о ней забыть. Онемение членов уступило место жжению. Нити в боку дергали и рвали. Он плохо видел. Глаза менялись, кожа живота жутко зудела, а руки были связаны, не почесаться.

Тереза плавала, свернувшись комочком. Он знал, что она пыталась до него докричаться, так же как знал плотность элементов или имена греческих богов. Умом – и давно забыв, откуда узнал.