– Будь жив, внук мой! – Сванхейд подала ему рог. – Бери скорее, я старая женщина и мне нелегко его держать.

При всей своей суровости Святослав не смог не улыбнуться на такое приветствие.

– Ты ничуть не постарела, госпожа! – он взял рог, отпил, потом передал стовшему позади него Велебрану. – Рад видеть тебя здоровой и бодрой.

– Садитесь, – Сванхейд указала его спутникам за стол, уставленный блюдами с разными закусками и вареным мясом. – Сейчас вам всем нальют пива, и мы поговорим. А ты садись со мной, чтобы мне было легче тебя услышать.

Давно князь киевский не слышал, чтобы кто-то отдавал ему такие уверенные распоряжения, пусть и таким слабым голосом. Это даже забавляло его.

– Это Бер! – пока они шли к короткому столу перед ее сидением, Сванхейд показала ему на другого внука. – Ты помнишь его? Его отец – младший брат твоего отца, его мать – младшая сестра твоей матери, так что вы с ним почти как родные братья.

– Ты очень вырос, – сказал Святослав, пожимая руку Беру. – Будь жив!

Будучи на пять лет старше, Святослав смутно запомнил Бера как маленького мальчика, играть с которым тогда считал ниже своего достоинства.

– Если бы я остался девятилетним, это была бы немалая досада! – не удержался Бер. – И ты будь жив!

Он знал, что его киевский брат заслуживает восхищения, и пытался найти его в своей душе. Но что-то мешало.

Бер отошел, и перед Святославом оказался Улеб. Он смотрел на брата напряженно, но открыто и без вражды, готовый протянуть руку, если Святослав ее примет.

– Это твой сводный брат Улеб, – мягко, но властно напомнила Сванхейд. – Подай ему руку, вы так давно не виделись. Целых пять лет, я не запамятовала?

– Да, – обронил Святослав.

Он до сих пор не простил Улебу попытку занять его стол, но знал, что не может ни в чем обвинить его вслух. Он подал Улебу руку, хотя не сказал больше ни слова и не пытался его обнять. Но у Сванхейд отлегло от сердца: согласившись сесть с Улебом за один стол, Святослав уже обязал себя к разговору.

«А как он похож на Бера», – отметила Сванхейд то, что бросилось ей в глаза в первый же миг.

Удивительным образом они были похожи чертами лица, но в них отражался настолько различный нрав, что сходство этим почти уничтожалось. У Святослава был немного вздернутый нос, ярко-голубые глаза метали молнии, лицо было более обветренным и суровым, между крыльями носа и углами рта уже наметились складки. Он был не выше среднего роста, но при взгляде на него создавалось впечатление, будто он смотрит на мир с вершины самой высокой горы. Казалось, он овладевает всем вокруг, стоит ему появиться; Бер тоже это чувствовал, и оттого в его голубых глазах под такими же светлыми бровями невольно светился вызов.

Сванхейд приготовила за своим столом только четыре места, не подумав о том, что Велебран вернется вместе с князем. Теперь ему понадобилось блюдо и чаша.

– Маль… – по привычке начала Сванхейд, желая отдать распоряжение, но вовремя опомнилась: правнучка молила даже не упоминать о ней. И конечно, ее в гриднице нет.

– Ита! – поправилась Сванхейд. – Принеси еще одно блюдо для воеводы.

Святослав было глянул на нее с вопросом, услышав знакомый звук имени, но отвел глаза и ничего не сказал.

– Подними эту чашу на богов! – сказала Сванхейд старшему из своих внуков, когда родичи уселись за почетным столом, киевские гридни – за продольным, а лучшие люди Хольмгарда – за таким же напротив. – Это твой долг перед этой землей, и эта дедовская чаша ждала тебя долгих тринадцать лет…

– Да славятся боги моих предков, да славятся боги словенской земли – Перун, Велес, Волх-Ящер! – провозгласил Святослав, встав и держа большую серебряную чашу греческой работы. – Да пошлют они нам блага, добрый урожай на нивы, приплод скота, умножение родов, мир и изобилие!

Он отпил и оглянулся, неуверенный, кому следует чашу передать, и попытался было вручить ее Велебрану. Но тот, не вставая, чуть заметно качнул головой. Он был тоже княжеского рода, но другого, а следующим после Святослава чашу надлежало принять второму после него из родни. То есть Улебу. Оскорбить богов, которым она посвящалась, заминкой и перепалкой, Святослав никак не мог – по решительному знаку Сванхейд Улеб встал и принял чашу.

– Да пошлют боги мир этой земле, справедливый ряд и доброе устроение! – сказал Улеб и отпил из чаши.

– Да хранят боги наш род на этой земле, да пошлют нам силу быть достойными внуками деда нашего Олава! – мрачновато, но решительно сказал вслед за ним Бер.

Как ни внушал он себе, что Святослав – первый хранитель их рода на этой земле, не мог перестать смотреть на него как на чужака, чуть ли не как захватчика.

Когда чаша обошла все три стола, а гости начали есть, понемногу завязалась беседа. Сванхейд, как полагалось, спросила, благополучна ли была дорога от Киева, не стряслось ли там какой беды, здорова ли Эльга, здорова ли Прияна, молодая княгиня, и Святославов первенец.

– Думается мне, впервые за тринадцать лет тебя привели сюда вести о непорядке, – сказала она, когда Святослав ответил ей на все положенные вопросы. – О делах родича нашего Сигвата, сына Ветурлиди.

– Это так, – подтвердил Святослав. Он сохранял замкнутый вид, как будто сердился на всех за этим столом, но старался этого не показать. Привыкнув, что вся его северная родня держится заедино, он и сейчас мысленно винил Сванхейд если не в провинностях Сигвата, то хотя бы в недосмотре. – И мне известно, что он уже наказан за свою измену. Иной раз и родичи оказываются врагами хуже чужих.

Святослав благодарно взглянул на Велебрана, а Улеб опустил глаза. Он знал: этот упрек Святослав обращает не столько к мертвому Сигвату, сколько к нему. И еще он знал, что упреки эти несправедливы и что бросая их, Святослав позорит только себя.

– Твой враг убит, – напомнил Велебран. – Здесь остались только друзья.

– Мне стыдно, что племянник моего мужа настолько забыл свой долг перед родом, князем и той землей, что была ему доверена, – сказала Сванхейд. – Мне даже пришлось бежать из дома, чтобы не дождаться бесчестья. Но мой внук Улеб пришел ко мне на помощь. Он привел людей из Плескова, от Судимера и моей дочери Альдис, чтобы защитить мой дом и честь. Благодаря ему мы заставили Сигвата отвечать за его дела.

– Вы умно сделали, что не стали брать на себя месть за Вестима, – вставил Святослав, не услышав упоминания о заслугах Улеба. – Со мной из Киева пришел Лют Свенельдич с дружиной. Вестим был его зять, и он хочет Сигватову голову, печень и сердце.

– Боюсь, он опоздал, их съели черви, – сказал Бер. – Или сожрал Нидхёгг. Но у него из зубов добычу не вырвешь.

– Вот что я скажу тебе, – Сванхейд посмотрела на Святослава и даже коснулась пальцами его кисти, лежащей на столе. – Я старая женщина, я мать твоего отца, Хель уже запрягает черных коней, чтобы везти мою погребальную повозку. Мне нечего бояться. И я скажу тебе: в том раздоре есть и твоя вина. Тринадцать лет ты не поднимал здесь чаши на богов и тем нанес обиду словенскому племени. Люди желали иметь своего князя, который управлял бы ею по закону, и Сигват лишь откликнулся на этот зов. А должен был – ты.